Сущность зла

Последняя часть музея мне понравилась больше. Она была посвящена медному руднику на Блеттербахе, который закрыли после обвала в 1923 году. Я с удовольствием смотрел на фотографии мужчин, перемазанных в земле, с допотопными орудиями в руках. Эти усы скобками, бороды людоедов, одежда прямиком из города диснеевских мышей мне казались неотразимыми.

Нет, конечно, это вам не мультфильм: списки шахтеров, погибших в забоях, ужасали, но я пришел в музей с Кларой и не намеревался думать о смерти и разрушениях, этого уже досталось на мою долю, благодарю покорно — лучше разглядывать широкие штаны и горделивые взгляды людей, чья кровь текла в венах моей дочери. «Вот почему, — подумал я, самому себе подмигивая, — ей так нравятся окаменелости. Это зов земных недр».

Прямо по Джеку Лондону.

Наконец, Йоди. Аммонит, которому двести восемьдесят миллионов лет. Когда мы подошли к самому знаменитому экспонату музея, Клара начала мне рассказывать его историю. Видите ли, для Клары мир был огромной буквой А, с которой начинались бесконечные истории: они двигались от «а» к «б», потом к «в», но почти никогда не доходили до «я» — Клара редко доводила свои рассказы до конца, это было бы все равно что обрезать им крылья. Я часами без устали слушал ее, ведь такова природа любви: без устали слушать истории. А я любил Клару больше собственной жизни.

Когда настало время возвращаться в Зибенхох, я вытащил фотоаппарат и поймал в кадр девочку и аммонит. Клара одарила меня улыбкой, от которой сжалось сердце, попрощалась с Йоди то ли прыжком, то ли поклоном и вернулась ко мне, беспрерывно болтая, болтая, болтая. Наконец, наклонившись, чтобы положить фотоаппарат обратно в рюкзак, я уловил обрывок разговора между Илзе и двумя стариками, по виду отдыхающими, с голыми ногами, в сандалиях «Биркеншток» поверх белоснежных носков и с варикозными венами напоказ. Несколько фраз, но иногда хватает самой малости.

И вот уже судьба набрасывает веревку на шею.

— Это было в восемьдесят пятом, сударыня.

— Вы уверены?

— Я родилась в тот год. В год бойни на Блеттербахе. Мать мне твердила без конца: «Ты родилась в год, когда случилась та ужасная история, вот почему ты так себя ведешь». То событие ее совсем подкосило, она так и не оправилась. Шальтцманы ей дальняя родня, знаете?

— Нашли того, кто их всех убил?

Молчание.

Вздох.

— Нет, не нашли.

Обещания и предвещания

1

Одну вещь вам будет важно узнать. 15 сентября мы с Аннелизе заключили договор.

2

Когда врачи и медсестры удалились, а Вернер бережно взял Клару за ручку и повел ее в больничный буфет, мы с Аннелизе наконец остались одни. После молчания, которое от обезболивающих мне показалось нескончаемым, Аннелизе дала мне такую затрещину, что едва не разошлись швы, наложенные на бровь.

Потом расплакалась.

— Обещай, — проговорила она, — обещай: никогда больше. Никогда. Никогда больше ты так со мной не поступишь.

Голос ее пресекся. Я попытался дотронуться до ее руки. Аннелизе отпрянула.

Это напугало меня. Очень сильно напугало.

— Ты мог погибнуть, Сэлинджер, — набросилась на меня жена. — Наша дочь осталась бы сиротой. Ты отдаешь себе в этом отчет?

Я кивнул.

Но на самом деле все было не так. Я не мог думать ни о чем, кроме шороха. Проклятого шороха.

Шороха Бестии.

— Ты должен бросить эту работу. Должен мне это пообещать.

— Но это моя…

— Твоя жизнь — это мы.

У меня в голове поднялась настоящая буря. Действие транквилизаторов и обезболивающих начинало ослабевать, и Бестия уже ухмылялась и подмигивала мне из-за спины Аннелизе.

— Майк, — промямлил я. — Мы…

— Майк? — в ярости чуть ли не закричала Аннелизе. — Майк?!

— Аннелизе…

— Ты был мертв, Сэлинджер. Мертв.

— Анне…

— Когда я открыла дверь и увидела, с каким выражением смотрит на меня отец, я поняла… поняла, что ты мертв. И я подумала о Кларе, подумала, да простит меня Бог, я подумала: так тебе и надо, сам напросился, сам искал такого конца, и я… я себя за это возненавидела.

— Прошу тебя…

Аннелизе меня обняла.

Я чувствовал, как тело ее сотрясается от рыданий.

— Знаю, — прошептала она, — знаю, как важно для тебя жить такой жизнью. Но и Клара имеет право на то, чтобы у нее был отец. Да и я не хочу остаться одна, я этого не заслужила, Сэлинджер. Я не могу без тебя, идиот проклятый.

Она отстранилась, высморкала нос и даже попыталась пошутить:

— Черное мне не идет.

Улыбка вызвала у меня острую боль. Я попытался сесть. Головокружение отбросило меня назад, ласково, как дальнобойная фура.

— Ты станешь самой аппетитной вдовушкой в Зибенхохе, — отшутился я.

Аннелизе взъерошила мне волосы.

— А ты — самым красивым трупом на кладбище. Мне хватит года, Сэлинджер.

— Года?

Несмотря на голос Бестии, я чувствовал, что наступает самый важный момент. Все, что я сейчас скажу или не скажу, может подкосить мой брак.

Мое будущее.

— Я не могу требовать, чтобы ты бросил работу насовсем. Это было бы несправедливо. Но ты должен пообещать, что возьмешь… возьмешь творческий отпуск на год. И решишь, что будешь дальше делать со своей жизнью. Потом, если захочешь вернуться в кино, я буду рядом. Как всегда.

— Как всегда.

— Обещаешь?