Сущность зла

Аннелизе и Вернер пытались помочь мне всеми возможными способами. Вернер выводил меня на задний двор покурить или возил на джипе подышать свежим воздухом. Аннелизе пыталась возбудить во мне интерес к жизни: готовила свои самые коронные блюда, пересказывала местные сплетни, ставила мои излюбленные дивиди и даже надевала самое сексуальное белье, какое только было в продаже. Ее старания воскресить меня с помощью секса оборачивались унижением для нас обоих.

Равнодушный ко всему, я сидел в своем любимом кресле, глядя, как листва становится багровой, а небо приобретает цвет, типичный для тамошней осени: искрящееся панно в синих и лиловых тонах. На закате я вставал и шел в постель. Я не ел, не пил и старался не думать. Вздрагивал от малейшего шороха. По-прежнему слышал тот шум. Тот проклятый шелест. Голос Бестии.

Если дни проходили ужасно, ночами становилось еще хуже. Я просыпался, крича во все горло, в полной уверенности, что все случившееся после 15 сентября — ошибка, заблуждение. Мир как будто раскололся надвое. Одна его часть, ошибочная, которую я называл Миром А, двигалась себе вперед как ни в чем не бывало, в то время как правильная часть, Мир Б, завершилась 15 сентября в четырнадцать часов двадцать две минуты некрологом Джереми Сэлинджера.

Помню тот день, когда Майк пришел меня навестить. Бледный, с красными кругами вокруг глаз. Он объяснил мне свой замысел, и мы переговорили. Сеть расторгла контракт на «Горных ангелов», но мы могли использовать отснятый материал для документального фильма о Спасательной службе Доломитовых Альп и о том, что произошло в трещине возле горы Ортлес. Компаньон даже придумал название: «В чреве Бестии». Весьма подходящее, хоть и сомнительного вкуса. Я дал свое благословение, проводил его до дверей и сказал «прощай».

Майк это воспринял как шутку, но я говорил от души. Бэтмен и Робин[19] встретились в последний раз. Я попал в дьявольский капкан и видел для себя только два выхода. Взорваться и разлететься на куски или прыгнуть с какой-нибудь скалы. Взорваться — значит причинить зло Аннелизе или Кларе. Об этом и думать нечего. Мне, чертову дураку, замкнутому в своем израненном эго, вторая возможность казалась менее болезненной. Я даже начал воображать себе, где, как и когда это произойдет.

Так что прощай, компаньон. Прощайте все.

Потом, в середине октября, ко мне пришла Клара.

2

Погрузившись в кресло, я созерцал бесконечность с бокалом воды, которая успела стать теплой, в правой руке и пустой сигаретной пачкой в левой. И тут Клара уселась ко мне на колени, прижимая книжку к груди: она всегда так делала, если хотела, чтобы я ей почитал.

Я поймал в фокус ее личико с некоторым трудом.

— Привет, малышка.

— Привет, четыре буквы.

То была любимая игра Клары, игра в числа и буквы.

Я с усилием улыбнулся и спросил:

— Ударение на первом слоге?

— Ударение на первом слоге.

— П-а-п-а, — произнес я, до сих пор удивляясь, что меня называют так. — Что это за книга?

— Двенадцать букв.

— Энциклопедия?

Клара замотала головой, и ее волосики взметнулись светлым облачком. Я вдохнул запах ее шампуня, и что-то шевельнулось в груди.

Намек на тепло.

Как еле видный сквозь вьюгу далекий огонь.

— Неверно, — решительно проговорила Клара.

— Уверена, что это не энциклопедия?

— Это пу-те-во-ди-тель.

Я посчитал по пальцам. Двенадцать букв. Все по-честному.

Мне удалось улыбнуться почти без труда.

Клара поднесла пальчик к губам — жест, который она унаследовала от матери.

— На градуснике семнадцать градусов. Семнадцать градусов в такое время — это не холодно, правда, четыре буквы, ударение на первом слоге?

— Нет, не холодно.

— Мама говорит, что у тебя болит в голове. Внутри головы, — уточнила она. — Поэтому ты все время грустный. А ноги у тебя ходят?

Вот вам и все, в самом деле. У папы болит внутри головы, поэтому он грустный.

Я стал подбрасывать ее на коленях. Скоро такая забава прискучит ей, а через несколько лет будет смущать. Время летит, дочка растет, а я теряю дни, глядя, как опадает листва.

— Не четыре буквы, а пять.

Клара наморщила лоб и стала сосредоточенно считать по пальцам.

— «Малышка» — семь букв.

— «Дочка» — пять. Очко в мою пользу, дочка.

Клара поглядела на меня искоса (терпеть не могла проигрывать), потом открыла путеводитель, который держала в руках. Я заметил, что она положила в книгу прелестные закладки.

— Мы попросим маму сделать бутерброды, возьмем воды, но немного: я не люблю писать в лесу, — она пояснила шепотом, — боюсь пауков.

— Пауки, — подхватил я, чуть ли не тая от нежности, — фу, гадость.

— Да, гадость. Мы пойдем отсюда, — Клара ткнула пальчиком в карту, — свернем сюда, видишь? Здесь есть маленькое озеро. Может быть, на нем уже лед.

— Может быть…

— И мы увидим замороженных рыбок?

— Возможно, пару штук.

— А потом вернемся домой. И ты будешь опять смотреть на лужайку. Тебе так интересно смотреть на лужайку, папа?

Я обнял ее. Крепко обнял.

Пять букв: «огонь».

3

Так начались наши прогулки. Каждый вечер Клара усаживалась ко мне на колени с путеводителем в руках, и мы намечали какую-нибудь экскурсию.