Сущность зла

— Потому, что она могла сломать ногу. Или обе ноги. Может, и кости таза. Удариться головой. В трещине ледника дно скверное, покрыто водой. Будто… — Кристоф задумался, подыскивая сравнение. — Будто попадаешь в бокал с гранитой[17].

— Вот уж позабавимся, в самом деле, — заметил Измаил, улыбаясь в камеру своей неподражаемой улыбкой: то ли потерявшийся щенок, то ли дерзкий мальчишка.

Еще одно правило спасателей. Трудностей не бывает. Никогда. Ибо, как говорит Моисей Плонер, «трудно только то, чего не умеешь делать». Иными словами: если тебе трудно, оставайся дома.

Я подумал, что туристке из Германии было бы не вредно последовать правилу Моисея. Мне и в голову не пришло, что для меня тоже писано это проклятое правило.

Через семь минут ЭК-135 барражировал над белым склоном Ортлеса. До того дня я ни разу не видел ледника, и он показался мне великолепным.

Через короткое время все изменится.

Моисей распахнул дверцу, и меня настиг порыв ледяного ветра.

— Вот она.

Я попытался поймать в объектив точку, на которую показывал начальник Спасательной службы Доломитовых Альп.

— Видишь трещину? Туристка там.

Я не мог понять, почему Моисей так уверен, что это та самая трещина. В том направлении их виднелось по меньшей мере три или четыре.

ЭК-135 вибрировал, будто миксер. Вертолет опустился на несколько сотен метров, когда в объектив «Сони» попали знаки, которые сразу разглядел Моисей. Цепочка следов на снегу, внезапно оборвавшаяся.

ЭК-135 завис.

— Ребята, мы не приземляемся: никак невозможно, — заявил Измаил.

Я застыл, разинув рот.

Измаил был не просто пилотом. Он был святым покровителем всех пилотов, когда-либо садившихся за штурвал вертолета. На кадрах, отснятых Майком, я видел, как он приземлялся («парковался», как он любил говорить) на вершинах величиной с яблоко; седлал воздушные течения, с какими не справился бы и Красный Барон[18], и проводил ЭК-135 так близко от стены, что казалось, будто лопасти переломаются с минуты на минуту. И никогда не терял этого своего вида ленивого мальчика Фитиля из сказки про Пиноккио. А теперь этот самый Измаил был явно обеспокоен.

О-хо-хо.

— Манни? Слезешь по трапу. Заберешь ее и сразу поднимешь наверх. Никто больше не высаживается. Слишком, шут его бери, тепло. И ветер…

Я ничего не понимал. Мы над ледником, так? Ледник — холодный, разве нет? Что за чертовщина, что это значит: «слишком, шут его дери, тепло»? И при чем тут ветер?

Не время задавать вопросы. Манни уже крепил трап.

Я смотрел, как он это делает, и сердце у меня вдруг забилось сильней, кровь закипела, желание вспыхнуло, как порох. И вот, пока ЭК-135 стрекотал между двумя утесами над трещиной в леднике, у меня вырвались слова, изменившие течение всей моей жизни.

— Можно мне спуститься с тобой?

Манни, уже стоя на полозьях и крепко сжимая трап правой рукой в кожаной перчатке, кивнул в сторону Моисея.

— В чем дело?

— Можно, я спущусь вместе с Манни? Хочу все заснять.

— Мы не сможем вытащить всех троих, — заметил Измаил. — Сильный ветер. И температура…

К черту температуру.

Все к черту. Я хотел спуститься.

— Я могу подождать внизу. Манни поднимет туристку и вернется за мной.

Просто, разве нет?

Моисей заколебался. Манни сказал с улыбкой:

— По-моему, ничего страшного.

Моисей окинул меня взглядом.

— O’кей, — сказал неохотно. — Но поторопись.

Я поднялся со своего места (уже не с места Майка, а с моего места), Кристоф передал мне страховку, я ее приладил и прикрепился к Манни. Мы шагнули за дверцу, встали на полозья. Кристоф показал мне большой палец. Манни стукнул по каске.

Три, два, один.

Пустота поглотила нас.

Мне было страшно. Мне не было страшно. Я был в ужасе. Я не был в ужасе.

Определенно я никогда еще не чувствовал себя настолько живым.

— Десять метров, — отчетливо произнес Манни.

Я поглядел вниз.

В трещине было слишком темно, ничего не разглядеть. Я направил камеру и продолжал снимать.

— Один метр.

Манни уперся ногами в гребень ледника.

— Стоп.

Трап перестал опускаться.

Манни включил фонарь, прикрепленный на каске. Пучок света пронизал полумглу. Мы сразу ее обнаружили. Женщину, одетую в оранжевую фосфоресцирующую куртку. Она привалилась к ледяной стене. Подняла руку.

— До нее тридцать метров, Моисей, — сказал Манни. — Медленно, вниз.

Трап снова зажужжал.

Я увидел, как исчезает сверкающий склон Ортлеса, и потом ослеп, а Манни тем временем направлял спуск. Я часто заморгал, пытаясь привыкнуть к темноте.

— Пять метров.

Голос Манни.

— Три.

Там, внизу, царило странное сияние. Солнечные лучи преломлялись в тысячах кристаллов, слепили глаза радугами и россыпью искр.

Дно трещины, шириной в два с половиной метра, было покрыто водой. В воде, как и говорил Кристоф, плавали куски льда разной величины. В самом деле, мы как будто попали в граниту.

— Стоп.

Манни отцепил свою страховку, потом мою.

Я погрузился по колени в ледяную воду.

— Синьора, вы тут одна?

Женщина, казалось, не поняла вопроса.

— Нога.

Туристка бормотала еле слышно.

— У нее шок, — объяснил Манни. — Подвинься, как только можешь. За дело, да поскорее.