Сущность зла

— Грюнвальд был убежден, что они до сих пор живут на Блеттербахе. Jaekelopterus Rhenaniae — предок скорпионов, вымерший в пермский период, в ту эпоху, к которой относятся самые ранние отложения в ущелье. Этого монстра он и имел в виду. Монстр… — Я недоверчиво потряс головой. — Эви разрушила его карьеру публикацией, камня на камне не оставившей от его теорий. Грюнвальд сделался посмешищем в академическом мире. Изгоем.

Слова Макса пришли мне на память.

— Он был одинок. У него никого не было. Только, — я показал картинку на дисплее мобильника, — его навязчивая идея. Он охотился за монстрами, а когда Эви помешала ему, сам превратился в монстра.

Я вгляделся в фотографию Грюнвальда на водительских правах. Высокий лоб с залысинами. Короткая стрижка, темные глаза, прищуренные, будто у него близорукость, но он стесняется носить очки.

Я привстал, взял фотографии бойни. Выложил рядком эти кусочки кошмарной мозаики.

Постучал по ним. Подушечки пальцев горели.

— Отделенные от туловища ноги. Руки. Голова. Так охотился Jaekelopterus Rhenaniae. Клешнями длиной в сорок шесть сантиметров, острыми как бритва.

Я сел на место.

— Он сошел с ума. Сошел с ума.

Я не хотел в это верить. Мне это казалось безумным, но, с другой стороны, все сходилось.

Внезапно история Грюнвальда предстала передо мной как последовательность точек на единственной прямой: из пункта А в пункт Б, пока все не окрасится кровью на Блеттербахе. Доказательства лежали передо мной.

Даже если доказательств недостаточно, какая-то часть меня присутствовала на Блеттербахе в апреле 1985 года. Недаром я весь окоченел и дрожал.

Я его видел.

Я слышал, как он бормочет слова проклятия, которому миллионы лет.

Jaekelopterus Rhenaniae.

— И что случилось потом?

— Грюнвальд испустил ужасающий крик. Но Гюнтер оказался проворнее. Молния вывела его из состояния шока. Он в ярости набросился на врага. Вцепился в бедра, швырнул на землю. Девочка покатилась по грязи и, если бы не быстрая реакция Макса, сорвалась бы со скал. Она заплакала. Вернее, замяукала, будто котенок, а не человеческое дитя. Гюнтер тем временем боролся с Грюнвальдом. Я поднялся, поспешил на помощь. Наносил удары вслепую. Это я вырвал топор из рук ублюдка. Высоко поднял его и орал до хрипоты. Я сам не сознавал, что делаю, вел себя как дикий зверь. Потом почувствовал, что рукоятка липкая от крови. И снова заорал, уже от страха.

Вернер показал на связанные вместе обломки.

— Я разбил его о скалу. Колотил, пока не ободрал пальцы. Когда закончил, Гюнтер все еще колошматил Грюнвальда. Лицо у того уже превратилось в сплошной синяк. Гюнтер его убьет, подумал я. И знаешь что, Джереми? — Вопрос повис в воздухе. — Я тоже хотел, чтобы эта бестия сдохла.

Так и сказал: бестия.

— Но, — продолжил Вернер через целую вечность, — я не хотел, чтобы Гюнтер стал убийцей. Гюнтер был парень порывистый, простодушный. Если бы я позволил ему убить Грюнвальда, его бы замучила совесть. Я закричал. Гюнтер остановился, с пальцев у него капала кровь. Грюнвальд, прижатый к земле, тихо стонал. На губах вздувались кровавые пузыри. Я не испытывал никакой жалости. Но велел Гюнтеру прекратить. И тот, может быть по привычке, подчинился.

Вздох.

— Макс тем временем обтер девочке лицо. Она уже не плакала, но вся дрожала от холода; мы обогрели ее как могли. Между тем Ханнес, стоя на коленях перед телом сына, все рыдал и рыдал, и конца этому было не видно.

Снова вздох — глубокий, нескончаемый.

— Я знал, что сойду с ума, если и дальше буду стоять среди этого ужаса, ничего не предпринимая. Стану таким же, как Ханнес. Нужно было принять решение. И я кое-что предложил.

— Что ты предложил? — пролепетал я.

— Правосудие, Джереми, бывает трех видов. Есть Божий суд. Но Бог в тот день глядел в другую сторону. К нам не спустился ангел, не заговорил с нами, не указал нам правильный путь. Перед нами — только девочка, полумертвая от холода, плач Ханнеса, бешеный взгляд безумца и вся эта кровь.

Он помолчал.

— Есть и человеческое правосудие. Мы могли связать Грюнвальда и привести его в долину. Сдать в полицию. Но я имел дело с человеческим правосудием, и оно не пришлось мне по нраву. Помнишь, как зарождалась Спасательная служба Доломитовых Альп?

— После похода, в котором погибли твои друзья?

— Меня отдали под суд. Возложили вину на меня. Поскольку я выжил, решили, что моя небрежность погубила остальных. Что он мог знать, тот судья? Мог ли он знать, что ты чувствуешь, когда приходится обрезать страховку, которая связывает тебя с товарищем, сломавшим спину? Что может знать законник о том, что случается в горах? Ничего. Для него было важно то, что я остался в живых, а остальные погибли. Значит, меня следовало наказать.

— Горе выжившим, — произнес я.

— Меня оправдали те же крючкотворы. Тот же закон, по которому меня судили, избавлял меня от ответственности благодаря параграфу, вставленному в кодекс неизвестно кем и неизвестно зачем.

Вернер энергично затряс головой.

— Человеческое правосудие — не для меня.

— А третий вид правосудия — что это?