Суть Руми

Салахэддин и Хусамэддин были для Руми не чем иным, как отражениями той же Божественной красоты и силы, какие он видел явленными в личности Шамса; и во многих случаях он адресуется к Хусамэддину в словах, которые показывают, что он и его считал "светом солнца", еще одной манифестацией "Солнца Табриза".

После смерти Руми 17 декабря 1273 г., Хусамэддин возглавил общину его учеников - Мевлеви.

СЫН - СУЛТАН-ВЕЛЕД

Но задача формирования братства Вращающихся Дервишей (Мевлеви), организации танцевального ритуала и установления настоящей иерархии выпала на долю Султан-Веледа (ум. 1312), сына Руми, который занял место Хусамэддина, скончавшегося в 1284г. Литературное наследие Султан-Веледа - Маариф и три книги в стиле маснави: "Ибтида-наме" ("Книга Начала"), "Интиха-наме" ("Книга Конца"), и "Рабаб-наме" ("Книга рабаба"), - считается единственным аутентичным комментарием на произведения Руми и содержит большое количество достоверной информации о его жизни и учении (гораздо больше, чем многочисленные книги, составленные благочестивыми почитателями самого Руми).

ДУХОВНАЯ ПАМЯТЬ РУМИ

По-видимому, Джелалэддин пользовался среди мистиков Коньи непререкаемым авторитетом, даже если не принимать за чистую монету историю о том, как великие мастера мистической поэзии и философии (Садрэддин Конави, Саид Фeргани и др.) собрались вместе после смерти Руми, чтобы почтить его память. Когда Садрэддина спросили о Маулане, он ответил:

"Если бы Байазид и Джунайд жили в наше время, они бы цеплялись за полу его одежды и чувствовали себя в долгу перед ним. Он распорядитель мусульманской нищеты духа, и мы вкусили ее именно благодаря ему".

ЛИТЕРАТУРНОЕ НАСЛЕДИЕ РУМИ

Литературное наследие Руми огромно:

- более 30 тысяч бейтов лирической поэзии ("Диван Шамса"),

- более 26 тысяч строк "Маснави",

- "Застольные Беседы" ("Фихи ма фихи"), "заменивших поэтическое воображение логическими аргументами", но не сравнимых с его поэзией.

- До нас дошло также некоторое количество его писем и проповедей.

ПОЭТИКА РУМИ

Подобно Аттару, Руми любил рассказывать истории, но ему недоставало той связности повествования, какая присуща мистической эпике Аттара. Часто Руми начинает излагать очередной сюжет (даже если это лирическое стихотворение), а затем его отвлекает какая-нибудь ассоциация, звучание или значение слова, и мысли направляются в совершенно другую сторону - пока он не спохватывается и не объявляет о намерении снова вернуться к начатой истории.

Действующие лица "Маснави", равно как символы и образы этой поэмы, наделены особой гибкостью и многосторонностью, "Маснави" - "лавка единства" ("Маснави", 6:1528) - заключает в себе почти все мыслимые мистические теории, известные в XIII в.

Однако выстроить единую мистическую систему на основании притч и иносказаний "Маснави" практически невозможно. Каждый интерпретатор находит в этом произведении то, что ищет - от пантеизма до мистицизма личности, от экстатической любви до законопослушной ортодоксии. У "Маснави" нет конца, Руми не мог бы закончить поэму, "даже если бы леса превратились в писчие перья, а океан - в чернила" ("Маснави", 6:2247). Так говорит сам автор, намекая на кораническое высказывание о том, что слова Бога неиссякаемы (сура 18, 109).

Если среди мусульманских мистиков и был по-настоящему вдохновенный поэт, то таким, несомненно, следует считать Джелалэддина. По рассказам, чаще всего он диктовал свои стихи в состоянии либо экзальтации, либо транса. О том, как возникает столь вдохновенная поэзия (не такая уж редкость среди мусульманских мистиков), свидетельствует и его восторженная лирика. Ритм его стихов часто наводит на мысль о вращательном движении, от которого он и ведет свое происхождение. Говорят, что перестук молотков золотобитов на базаре Коньи, как и шум водяных мельниц в садах Мерама, побуждал Руми пускаться в пляс и читать стихи. Было, вероятно, и много других случаев, когда простое слово или звук затрагивали ответные струны в его душе и служили импульсом для создания нового стихотворения.

Ритмические схемы его стихов до сих пор детально не проанализированы, но даже на поверхностный взгляд видно, что он отдавал предпочтение сравнительно простым размерам. Он часто избирал метры, имеющие сильный хиатус (зияние), деля два полустишия на четыре части, иногда с внутренней рифмовкой, в результате чего его стихи оказываются весьма похожи на народные турецкие песни. Во многих случаях создается впечатление, что его стихи нужно читать не в соответствии с квантитативным метром, а согласно словесным ударениям. Как бы они ни были написаны - короткими легкими метрами или длинными тяжелыми строками, - их хочется петь.

ОБРАЗ ФЛЕЙТЫ