Суть времени. Том 2

При чем тут революция, господа? Сколько лет вы будете дурачить голову своему народу? Сколько лет будет блеять эта несчастная интеллигенция? Вот уже все видно… Лик проступил на фотопластинке, весь этот чудовищный оскал. Мы стоим у последнего края. И сейчас тоже надо лгать?

Интеллигенция, пока не поздно, опомнись!

Я с годами все острее переживаю и понимаю трагедию ленинизма, ленинской гвардии, как ее называют. И горечь ленинских определений интеллигенции — экстремальных и абсолютно справедливых, к величайшему сожалению. Потому что тогда вдруг оказалось, что страну любят люди, не обладающие в силу объективных причин и собственного жизненного пути полнотой знаний, необходимых для того, чтобы двигать страну вперед. У них этой полноты знаний нет. Они лишь определенная часть, определенная колонна внутри этой интеллигенции, причем колонна, своим историческим выбором, своим жизненным путем обрекшая себя на каторги, эмиграцию. А отнюдь не на то, чтобы в комфортных условиях все изучать, все понимать и обладать полнотою нужных знаний. Конечно же, это люди волевые, страстные, но это не «сливки», которые изощренным образом понимали что-то.

А что сделали «сливки»? Что сделали другие колонны этой интеллигенции, которая, в конечном итоге, должна служить народу? Они в решающий момент взяли и отошли в сторону. И осталась одна эта съежившаяся колонна, учившаяся по каторгам и эмиграциям, жадно хватавшая книги, но не обладавшая достаточной полнотой знаний. Ее хватило на то, чтобы выдержать страшный удар. Но ужас-то этого удара и все, что последовало, в значительной степени определялось еще и тем, что ее было мало, что все остальные-то плечи не подставили. Кто-то подставил. Часть белых сказала, что поскольку это единственные люди, которые хотят государства, то все-таки мы придем к ним, даже если погибнем, даже если потом нас уничтожат.

И, на конец, последнее, что касается интересного высказывания господина Межуева по поводу моего участия в перестройке — «ему сейчас так хорошо, ему же в результате настолько лучше стало»… Ни один интеллигент имперской России и советской тоже так сказать бы не смог. В этом главное даже не то, что это такое хлесткое высказывание. Главное то, что ни один интеллигент Российской империи и ни один советский интеллигент не посмел бы это сказать, потому что было общественное мнение. Да, были те, кто говорил: «У нас революцию сделала знать. В сапожники, что ль, захотела?» Но это были отнюдь не сливки русского имперского общества, и все остальные отнеслись к подобным высказываниям с презрением.

Все отшумело. Вставши поодаль,
Чувствую всею силой чутья:
Жребий завиден. Я жил и отдал
Душу свою за други своя…[29]

«Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человечества уязвлена стала»…[30]

Все понимали: люди живут не для того, чтобы самим наращивать очки, что есть более высокие цели, что тебе может быть хуже и даже совсем хуже, а стране твоей лучше. Мой дед радовался виду красноармейца, прекрасно понимая, куда идут процессы и чем они для него обернутся. И что?

Так как же надо внутренне пасть для того, чтобы на автомате, не оглядываясь ни на общественное мнение, ни на что другое, вдруг сказать: «Так ему ж теперь лучше, чего он выпендривается?» И не понять, чтоты сказал, на каком языке ты уже разговариваешь. Вот это для меня и называется «чечевичной похлебкой». Вот это и есть метафизическое падение.

Я еще раз, обращаясь к нашим единомышленникам, говорю: этап становления, который мы сейчас проходим, нужно пройти без неких формальных иерархий («генерал», «майор», «полковник») и без всего того низкого, что несет с собой распределение ресурсов. Господин Навальный может позволить себе сказать: «А вы мне бабки-то пришлите». Но мы не можем вводить в наше начинание бацилл этих самых ресурсов и статусов. Да, надо пройти мимо этого. Это не значит, что люди, которые лежат на диване и ничего не делают, и люди, которые работают по всем направлениям, будут пользоваться в создаваемой нами организации (да-да, организации, никто не говорит о том, что она не создается) равными возможностями.