Суть времени. Том 4

Пчелы умнее мух; строят идеально шестигранные соты, делают запасы, выращивают детей, действуют сообща, танцем передают информацию, даже яд у них целебный. Мухи — дуры, назойливы идиотически…

Пчелы своих детей выкармливают медом, а мухи своих суют в дерьмо и в тухлятину, и мушиные дети там быстро взрослеют, даже не понимая, что растут в дерьме.

Жаль, школа у них одна».

Понятно, что еще нужно? Чтобы школы были разные. И не только школы. Нужно, чтобы были рабы и господа. Причем в предельных формах.

«Непрерывно жующий опарыш толпой наваливается на бедного пчеленка: „Ну ты, урод, чего боишься?“ — попробуй, пожуй, понюхай, выпей, ширнись. Потому что, с точки зрения мухи, пчела — урод, идиотка, не умеет жить».

Ничего более обезумевше-расистского в социальном смысле (но и в этническом тоже) я не читал. И это все пишет Минкин.

«Будь у мух и пчел равные права — на всех выборах и во всех рейтингах дело решали бы мухи. А потому (в мире насекомых) начальники ТВ и национальные лидеры беспокоились бы только о мушиных потребностях и настроениях и плевать хотели на пчелиное недовольство; тем более что пчелы все равно мед дадут — такова их природа».

Понятно, о чем идет речь… Поскольку большинство людей не разделяет позиции Минкина, это дает ему полное основание назвать их мухами, расчеловечить их и проклясть, как уродов-недочеловеков. Но, между прочим, когда эти же люди поддерживали идеологию Минкина 20 лет назад, они были очаровательным народом. И все были страшными демократами. Я помню одного «великого правозащитника», который сначала стоял с флагом «Вся власть Советам», а потом (его уже, правда, не было в живых) его поклонники расстреливали эти самые Советы.

Так вот, речь здесь идет о том, чтобы не давать эфир представителям большинства. И чем больше это большинство — тем больше не давать им эфир. Им же не только нельзя давать эфир — им не надо давать идти на выборы, им не надо предоставлять равное избирательное право. Значит, нужен ценз. Какой ценз? Имущественный или какой-то другой?

Но, в любом случае, речь идет о том, что меньшинство хочет властвовать над подавляющим большинством абсолютно репрессивными методами. И поэтому так хочется быть Ермиловым: «Потому что вот можно же было, можно же было не пускать на телевидение никого, можно же было не пускать в газеты никого, можно же было всем рвать глотки, можно же было затыкать рты, можно же было всех, кто инакомыслящий, считать недочеловеками… Вот и мы хотим, потому что иначе власти мы не удержим!..»

«„Я не уступаю площадку! — говорит Сванидзе. — Я высказываю свою позицию!“ Не уступаешь — браво. Но зачем вообще давать площадку наперсточникам? (В самом деле, зачем им давать площадку? Надо давать одному Сванидзе. — С.К.)

„Я высказываю свою позицию!“ — Кому? Миллионы раскачивались перед экраном с Кашпировским (рейтинг был выше кургинянского). Поди им скажи, что это шарлатанство, — они даже не услышат. А услышат — заорут: „Критикан, вредитель, агент ЦРУ, не мешайте лечиться!“

Зачем второй?»

(«Вот мог бы говорить один. Зачем вообще нужен второй? Зачем диалог в любой форме? Я говорю — и мне хорошо. А зачем нужен второй, особенно если он тебя громит? Не нужен второй, надо остаться в гордом одиночестве и самому с собой болтать». — С.К.)

«…проблема гораздо шире, чем конкретная передача. Проблема называется просто: „ради денег мы готовы на всё“».

Дальше Минкин обвиняет Сванидзе в том, что тот продажен, но дело не в этом. Он говорит о большем: