Суть времени. Том 4

Нет чести — нет любви. Там находится честь. Найденная честь восстановит любовь. Восстановленная любовь зажжет огонь. Огонь превратит руду в настоящий металл. Металл превратится в оружие. Оружие сумеет преодолеть все, если оно будет находиться в руке полноценного субъекта.

Не будет этого — все, что мы сейчас обсуждаем, абсолютно бессмысленно. И ради этого обсуждения, его и только его, нужны такие вот абстрактные разговоры. Ничего конкретнее этих разговоров нет.

И если бы Минкин не был не просто пощечиной, которую надо ощутить, не пощечиной кому-то там, даже классу, не пощечиной какому-то нашему родственнику, не пощечиной нашему историческому бытию, а именно пощечиной идеальной сущности… Это такой кривляющийся бес, который дотягивается ручонкой до того, что удалось исказить и замарать, до святого лика… Если бы этого не было, я бы не обсуждал Минкина. Для меня он здесь пример какой-то нарастающей угрозы.

Хочу вспомнить песню Гребенщикова, вроде бы такую кокетливо-просоветскую…

Комиссар, я знаю, ты слышишь меня,
Сделай вид, что не понял,
Что я обращаюсь к тебе —
Ни к чему давать повод к войне…
…Комиссар, я пришел подтвердить:
Все, что было пропето,
Исполнялось без помощи слов,
И мы гадали, какой в этом знак.

(Дальше он говорит главное. — С.К.)

Комиссар, просто нам изначально дан выбор —
История или любовь.

Для христианина история — это дело Христово. Так что, в этом деле не было любви? Ведь это очень глубокая мета-138

физическая проблема. Ведь не зря идет спор о том, что такое первовзрыв, создавший Вселенную: это изгнание из Рая или это сотворение мира? Потому что если это сотворение мира, то внутри Вселенной есть благо и там есть что любить. А если это изгнание из Рая, то всё изначально пропитано грехом. Это две разные Вселенные, две разные теологии. И эти теологии борются.

Я заговорил о том, что темная энергия является важной вещью, которая обеспечивает метафизичность проекта. Мне сразу стали возражать: «А при чем тут все это? И зачем тут нужна темная энергия, как она связана с Марксом, с Вебером и так далее?»

Очень связана! У Маркса есть сложнейшее понятие — «превращенные формы». Маркс заворожен этими превращенными формами. Он много занимался ими. Сам Маркс не так много издал из своих работ, потом его работы издавал Энгельс, потом немецкие социал-демократы, потом, уже в 30-е годы, архивы перешли в СССР. Какие-то работы Маркса, очень важные, были изданы лишь в 60-е годы XX века. Но поскольку, вообще-то говоря, наследие Маркса — это вещь достаточно специальная, то весь марксизм оказался резко усечен. И многое из того, что Маркс обсуждал относительно превращенных форм, оказалось либо на периферии советского идеологического внимания, либо было истолковано превратно, потому что никак нельзя было истолковать это правильно — это угрожало очень и очень многому.

Дело в том, что форма и содержание находятся в достаточно сложной взаимосвязи. Форма может выражать содержание в большей или меньшей степени. Если использовать здесь марксизм, то форма может способствовать развитию содержания и может тормозить развитие содержания. Как говорит классический марксизм, когда форма начинает тормозить развитие содержания, форму сбрасывают и меняют с тем, чтобы дальше началось развитие содержания. И в этом суть истории.

Здесь есть перекличка между Марксом и Гегелем. Не такая простая, как кажется, но есть.

Маркс разбирал превращенные формы в связи с товарным фетишизмом и вообще со свойством сложных целостностей использовать посредников, которые обеспечивают в этих целостностях взаимосвязь и которые сами отчуждаются от целостностей.

Не узнаете здесь ничего? Это и есть то, что я предлагал в одной из своих работ в виде лингвистической игры.

— Ну, давайте, — говорил я, — добавим к названию «Министерство обороны» слово «смерть». Получится «Министерство смерти обороны»… Добавим то же слово к названию «Министерство образования» — получится «Министерство смерти образования». И так далее. Форма (институт, министерство) начинает отрицать свое содержание (оборону, образование и т. п.). Я здесь опять приведу фразу моего отца, который говорил, когда ушел с заведывания кафедрой: «Да нет, вроде все хорошо, и люди хорошие… Но только знаешь, если бы студентов не было, то, может быть, кафедра работала бы еще лучше».

Так вот, кафедра, которая «еще лучше» без студентов, — это тоже превращенная форма. А превращенная форма не выражает содержание в большей или меньшей степени, не искажает его, не трансформирует — она его уничтожает, истребляет.