Суворов

Ворвавшись на поляну, гренадеры развернули колонну и образовали центр фронта, построившись в обычные три линии. Новым видом пехоты были учрежденные в русской армии в 1765 г. егеря: самые меткие стрелки, способные сражаться на пересеченной местности в рассыпном строе и в предписанных им двух линиях. Егеря прикрыли фланги строя гренадер. На фланги пристроились и 50 карабинер.

Обозрев, как перед ними образуется небольшой строй русских, паны осмелели «и даже вознамерились сами двинуться вперед, дабы меня атаковать и окружить… В этом-то месте, — рассказывал Суворов Набокову, — стремительно атаковал я их тремя небольшими отрядами с флангов и в центр, штыком и саблей. Они худо сопротивлялись, не поев и оставаясь в деле более 4 часов. Тут-то и пришел бы им конец: либо всех их поубивали бы, либо они сдались бы, либо в пруду потонули, но малая часть моих войск, все сплошь пехота, их спасла. Я кончил дело».

Из того, как Суворов пишет, что паны оставались голодными и утомились, можно заключить, что русские в ходе трехчасовой перестрелки сменялись и успели поесть. В любом случае кавалерийская атака, которой шляхта на протяжении веков сметала с поля боя всех противников, не удалась. Доблесть неустрашимой шляхты осталась в глубоком прошлом. Русские атаковали холодным оружием сами, причем главный удар по кавалерии наносила пехота! Суворов еще в 1771 г. в письме Веймарну вспоминал, как суздальские гренадеры «рвали штыками конницу под Ореховом»(Д I.243). «Суздальского (полка) сержант Климов в атаке убил один трех человек; хотя все прочее войско с храбростью, достойной российского имени, поступало» (Д I. 35).

Полководец жалел, что пехоты было мало для полного разгрома противника, в мечущихся толпах которого солдаты рисковали застрять. В ходе боя бригадир даже не мог брать пленных — их некому было охранять. «В сражении, поскольку людей у меня весьма мало, не велел никому давать пардону (пощады. — Авт.). Таким образом, не знаю двести, не знаю триста, перерублено, переколото и перестреляно… Их столько против меня было много, что я, наконец, принужден был гранатою деревню зажечь. Тут-то они и побежали».

Пушкари, хотя у «пушечного ящика одно колесо подбито было», задержались на переправе ненадолго и вскоре смогли поддержать атаку огнем. Они зажгли деревню, но на этом не успокоились: «артиллерия ускакала наперед», чтобы достреливать бегущих поляков. Тем временем «драгуны отрезали их хвост», захватив до сорока пленных, включая несколько командиров, «и смелый молодой Пулавский был от смерти у господина Кастели на четырех шагах». Когда Суворов писал рапорт, он еще не знал, что кто-то из карабинер на скаку достал Франца Ксаверия Пулавского метким выстрелом. Получив смертельную рану, 23-летний юноша на другой день умер, став жертвой политиканства своего отца…

Суворов «гнался еще за ними с человеками десятью кавалеристов с полмили, встретил Пулавских на поле, где они было опять построились». Но психологически противник был сломлен. При виде маленького бригадира с десятком всадников отряд из нескольких сот сабель бросился наутек.

Остановив бой, Суворов приказал похоронить убитых и собрать раненых: «Здесь пропасть раненых, и я сам с умирающими». Он жалел, что «много неприятельских смертельно раненных оставлено на месте сражения… собрать их было тяжело», ибо поле боя занимало до 1,6 км[36]. Пулавские уходили, и обследовать заросшее высокой травой пространство русские не могли. Оставив поле, на котором грудами валялись трупы панов и их прекрасных лошадей, бригадир организовал погоню.

Но его опередил полковник Ренне, до этого неспешно бивший «с карабинерами, казаками, четырьмя пушками и дввумястами человек пехоты» арьергарды конфедератов и взявший «около восьмидесят человек в полон». Казимир Пулавский в бегстве забыл о разведке и вывел войско, к которому присоединились силы, стоявшие в других деревнях, прямо на Ренне. 3 сентября Суворов рапортовал Веймарну, что «разбитые пулавцы упали отсюда на Владаву, где их в те же 24 часа господин полковник Ренне встретил и еще разбил, отнял всю их артиллерию, три пушки и довольно обозов. Здесь они почти столько же людей потеряли, сколько под Ореховом» (ДI. 32, 33).

Попытка конфедератов взорвать Литву провалилась. Район Бреста был очищен от поляков. Примкнувшие к ним литовские паны разбежались по домам. 12 сентября Суворов доложил: «По разбитии пулавцов под Ореховом вся провинция чиста» (Д I. 38). И до этого весь вред, который наносили России шайки конфедератов, сводился к нападениям на курьеров. Но Суворов и к таким потерям относился отрицательно. Когда у него были изрублены, оставшись едва живыми, сержант и мушкетер, а другой мушкетер, посланный к Нумерсу, «разграблен», он стал посылать донесения через «шпионов». По делу о грабеже было назначено следствие над четырьмя панами, так что повторять их «подвиг» в Литве стало неповадно.