Суворов

Суворов просил Веймарна ходатайствовать за него перед графом Чернышевым о переводе в Главную армию (Д I.166). Сообщая о хлопотах Веймарна в письме Булгакову — советнику русского министра в Варшаве князя Волконского, — он добивался, чтобы со стороны всесильного князя к его переводу не было препятствий (П 12). 14 октября 1770 г. он написал Веймарну: «Я еду, наконец, в Главную армию», — но это были пустые мечтания. В приписке он умолял: «Если не сжалитесь Вы надо мной и на сей раз, постарайтесь как можно скорее отправить меня в армию курьером… Я и это счел бы милостью!» Письмо наполнено недовольством делами в Польше, где бездарные военные, персонифицированные Суворовым в полковнике Древице, не столько берегли вверенные им земли, сколько сами плодили бунтовщиков.

«После честно нанесенного удара в Литве, — вспоминает Суворов о деле под Ореховом, — где я доказал, что с немногочисленным отрядом умею разбивать столько же бунтовщиков, сколько заманил их в Великую Польшу вышеупомянутый Древиц, — я превращаюсь в почтового комиссара! Говорю откровенно: если бы Ваше высокопревосходительство не обещали мне тогда назначить меня в Великую Польшу, где было жарко, я уже тогда выпросился бы в Главную армию. Но мысленно полный надежд, я бездельничаю целый год, как какой-нибудь чугуевский ротмистр… Это правда, так как я лишь гарнизонный командир… я же становлюсь генерал-доктором! В своем плачевном положении я должен еще и смеяться!.. Месье Древиц хвастает, что служил у пруссаков, а я хвастаю, что всегда колотил их».

Свои действия в Люблинском районе Суворов оценивал как административные, на уровне командира полка, расположенного на квартирах. «Мне не найдется здесь дела, приличного моему званию, как военного, — писал он, — поэтому мне нечего надеяться на награды, а мое доблестное честолюбие не в силах терпеть над собой никаких Древицев. Зато в Главной армии много мне равных… Я здесь совершенно лишний».

В приписке мысль Александра Васильевича делает внезапный скачок, показывающий, что генерал недоволен именно тем, что не может повлиять на ход событий: «Меня же переведите в Познань, — мое место там, клянусь честью!» Познань — центр Великой Польши, гнездилища конфедератов, очищением которого Суворов надеялся прекратить разорительный для польского народа шляхетский мятеж (П 13).

Убедившись, что вялотекущая партизанщина устраивает многих русских офицеров (особенно наемных, наполнявших мошну) и солдат (законно деливших добычу и не желавших совершать подвиги, как показало их отступление от замка Ландскроны), Суворов в 1771 г. выходит за рамки своих полномочий, стараясь переломить аморальный, с его точки зрения, ход событий.

Именно в 1771 г. он формулирует цель вооруженных сил: «Основательные правила есть то, что мы (здесь) не столько к поражению просто мятежников — что есть только пустое партизанство, — но для успокоения земли»(Д I.298. Выделено мной. — Авт.). Главной задачей армии, согласно русской православной традиции, Суворов видел защиту мирного населения, которое неизменно разорялось войной. Чем дольше шла война, тем больше страдала от нее «земля».

Могли человек добродетельный спокойно смотреть на разорение «чужой» земли, «чужих» обывателей? Суворов — не мог, т.к., по той же традиции, считал всех людей, без различия наций и религий, равными перед Богом. Отсюда неизбежно должен был следовать вывод, вознесший принципы суворовской тактики до высот новой стратегии: задачей армии является молниеносное уничтожение главных сил неприятеля и лишение его средств и способов продолжать войну. Все гениальное просто, однако даже Александр Васильевич шел к этому открытию непростым путем.

1 марта 1771 г. Суворов подал Веймарну записку, требуя прекратить практику преувеличения сил конфедератов командирами, ищущими чинов и наград: «Иные уже и так их хотят считать всех в Польше сорок тысяч, а их только четыре!» Это позволяло оправдывать бездействие русских войск, пропускающих мимо себя бунтовские шайки, и изображать мнимые опасности. «Литва угрожаема огнем и мечом, да от кого, от тысячной толпы бунтовщиков», — издевался Суворов, будто не понимая, что целит в самого Веймарна. В этом контексте ссылка Александра Васильевича на свою честность выглядела предупреждением: «Отирайте Ваше высокопревосходительство мои слезы, однако хотя мало, да спокойно сплю. L'aspect de la vertu detruit l'indigne fronde!», т.е. «вид добродетели разрушает подлую смуту» (Д I.241).