Суворовец Соболев, встать в строй!

Вскоре выпал снег. Суворовцы перешли на зимнюю форму одежды. В бане старшина Горунов выдал вместо синих трусов и голубых маек белые, гладкие и от новизны прозрачные кальсоны и рубашки. Ботинки заменили яловыми сапогами, а вместо носков выдали портянки, которые при намотке топорщились и не хотели лезть в голенище.

— Так-то оно теплее, — улыбался старшина.

Кроме всего прочего по зимней форме полагалось надевать шинели, у которых пуговицы с трудом проталкивались в петли, и, конечно же, шапки-ушанки с пересекающимися красными лентами под ушами. Они-то и ставили крест на всём легком летнем и предлагали взамен всё тяжёлое зимнее.

Но самым громоздким были яловые сапоги. Они колодками висели на ногах, неумело скрученные портянки в них сбивались, и в первый же день у Саньки на правой ноге появилась мозоль. Старшина вечером этого же дня перед сном пристально осматривал ноги суворовцев. И если находил сапоговые ранения, то строго выговаривал:

— Так и не научились портянки закручивать…

Потом на глаз отрезал кусок пластыря.

— Завтра после завтрака будем тренироваться. Какой он воин-то, коль портянки закручивать не выучился. Считай, отстал, пропал… Затеряешься в бою.

В последние две недели наводили марафет в казарме и на территории – ждали приезда командующего округом. Полы казармы вымыли, замазали малиновой краской, покрыли жирной мастикой и уже затем натёрли чёрными суконками от старых суворовских шинелей.

Месяц Витька продолжал ходить в клуб. Танцы захватили его, и из своей последней поездки на конкурс он привёз макет пограничного столба с надписью: «Лучшему исполнителю».

Волосы его чуть подросли, и Витьку перестали гладить против шерсти. Но однажды он прибежал красный и взволнованный.

— Санька, Санька, где ты? Ну, куда ты делся!?

— Что с тобой? – Санька вышел из спальни на встревоженный крик.

— Она, Санька, в него… как кошка… Я видел… Я теперь понимаю, почему она на танцевальный… Она из-за него…

— Кто, что, зачем?.. Что, взбесился?..

— Да она в Евгения Эдуардовича втрескалась!

— Танечка? – спросил Санька, хотя догадывался, о ком речь.

— Какая? Ты что, дурак?.. Лидка! Она на него так смотрела…

— Ну и что, подумаешь, смотрела.

— Целое занятие! Что мне теперь делать?

— Пойти и сказать, чтоб перестала, а то ты не женишься на ней после училища.

Витька обиделся.

— Я с тобой серьёзно, а ты… да ладно, — махнул он рукой. – Евгений Эдикович к этому времени постареет, облысеет, а может, у него зубы выпадут или нога отнимется, тогда она поймёт, кто ей нужен, — успокоился Витька, но тут же продолжил: — Ты слышал, Воробей больше не качается. Ему кто-то объяснил, что мышцы нужно не накачивать, а растягивать. Вот он теперь с утра до вечера и тянется. Корягой не хочет быть. Говорят, что теперь уже в продольный шпагат садится. Наверно, скоро его надо ждать: придёт своё умение показывать.

— А ты откуда знаешь?

Толя Декабрёв снова у него в роте торчит.

Витькины слова оказались пророческими…

Командующий округом должен был посетить училище в воскресенье. Полы в казарме блестели от утреннего катания на суконках, сияли вымытыми партами прибранные классы, учебники в шкафах выстроились стопочками.

В спальне полоски одеял и дужки кроватей ровнялись по ниточке, матрасы были защиплены в кирпичики. Всё было готово к встрече командующего, но раньше его убранную и надраенную казарму посетил не менее значительный гость.

После завтрака рота собралась на втором этаже смотреть телевизор, когда появился Воробей и спросил, где находится Толя Декабрёв и, несмотря на протесты дневального, прошёл в спальню раньше генерал-полковника.

Дневальный срочно вызвал Ракетчика, но Толя был в библиотеке. Витька, узнав, что Колька в казарме, тут же скатился вниз по лестнице, прихватив с собой Саньку. То ли заметив стремительное исчезновение Витьки, то ли услышав, что седьмую роту наконец-то вновь посетил Воробей, то ли из простого любопытства, в спальне второго взвода вокруг Кольки собралось человек восемь.

Увидев собравшихся, Воробей от нетерпения повёл плечами, свысока оглядел всех, а уж потом спросил:

— Ну что, сченки, показать вам что-нибудь такое, чтоб в спине зачесалось? Хотите увидеть, каких пределов можно достич, совершенствуя своё тело?

— Покажи, покажи, конечно, покажи! – противно подхалимничая, стал упрашивать Витька, получая в спину колкий суровый шепоток:

— У, шестёрка! Лизун… Подлиза…

— И вчера перед Володей крутился…

Но Витька будто и не слышал пущенных в его адрес стрел.

— Чё, нравится? – оскалился Воробей.

— Ещё бы, конечно, нравится, — угодливо улыбался Витька, не замечая тихого недовольства и гудения толпы.

И тогда Воробей погладил его по голове:

— Люблю подхалимов.

Саньке стало не по себе. Ему не нравилось, что Воробей своей шершавой от долгого вращения на перекладине рукой гладил его друга, ему хотелось уйти, но что-то сдерживало. Может, он испугался за Витьку? А может, испугался Воробья? И от этого стало ещё противнее. А Колька тут же разделся и уже хотел взять Витьку за ремень, но тот опередил.

— А стулья за передние ножки поднимешь?