Суворовец Соболев, встать в строй!

— Так, Вовка с Санькой, — давал указания Витька, — давайте сразу за тарелками, а я сахар и масло на всю роту получу. Надо быстрее заготовить, а когда рота будет есть, начинать убирать. Тогда в кино успеем. Хватайте алюминиевые тарелки. Берите все. Сколько нужно на роту, кладите на стул, остальные ставьте на стол.

— А зачем остальные? – спрашивал Вова. – Возьмём сколько нужно.

Витька сердито развёл руками:

— Если возьмёшь сколько нужно, кто-нибудь из пятой или четвёртой роты заберёт. А так только лишние отнимут. Или ты хочешь тащить толстые фарфоровые? Их больше четырёх штук не поднимешь. А алюминиевые хоть десять штук неси.

— А-а… — понимающе кивнул Вова. – Ну а зачем под стол прятать?

— Ты что совсем отупел, не понимаешь? Эти заберут, а те не найдут.

— По-онятно, — протянул Вова Меркин, — но зачем тогда лишние на стол ставить? Пусть все лишние и нелишние под столом стоят.

— А ну тебя, — махнул рукой Витька. – Если тебе фарфоровые тащить охота, ничего не делай. Ну что-то у нас должны забрать всё равно. Что-то мы должны отдать. Мы не седьмая, а не первая рота. Понятно тебе или нет? Солдатская смекалка, как говорит капитан Баташов.

— А, солдатская смекалка! – понимающе согласился Вова и такими туманными глазами посмотрел на Витьку, что тот скривился. Но вопросов больше не последовало.

В столовую они пришли первыми, и, когда со стеллажей посудомоечной схватили лёгкие алюминиевые стопки, повар тётя Катя крикнула с кухни.

— Давай сюда. Наперво вам из жестяных отпущу, — и потянула в окошко огромные полные руки.

Пока Санька подавал тарелки, подбежал Витька и озабоченно спросил, где хлеборезка тётя Лена.

— На месте, в своей конуре. Где ж её быть-то, — удивилась тётя Катя.

— Берите вилки, ложки и раскладывайте, — приказал Витька и побежал через столовую в другой конец стучаться в окошко раздачи хлеба.

Постучавшись в окно, он принялся ломиться в дверь, а когда и это не помогло, стал долбать дверь подкованным каблуком сапога. Хлеборезка никаких признаков жизни не подавала.

Витька озабоченно побрёл к официанткам, которые разливали молоко по стаканам.

— Где эта хлеборезка тётя Лена? – возмущённо прокричал он на всю столовую.

Официантки, пожав плечами и заверив, что никуда не выходила, окончательно повергли Витьку в сомнения. И тогда он вновь вернулся к двери, и вновь принялся её таранить.

— Вить, хватит, — подошёл к нему Санька, — лучше пойдём картошку тушёную получать.

— Но как же без хлеба, масла и сахара?

— Так её там нет.

— Нет есть, уверен!

— Так что ей там делать? Почему не открывает? – удивился Санька.

— Что не понимаешь что ли, маленький? – постучал Витька кулаком по лбу. — Обнимается!

— Обнимается? С кем? – опешил Санька.

— Как с кем, с солдатиком Петей, который хлеб на подводе развозит.

— С Петей? – не успел до конца осмыслить Витькину догадку Санька, как дверь хлеборезки резко распахнулась, и оттуда выбежала маленькая и худенькая тётя Лена. Она яростно, как орлица, налетела на Витьку, схватила его за ухо и потащила в зал:

— Дежурный? Дежурный? Где дежурный? Заберите хулигана!

Санька, всё ещё ошарашенный, машинально заглянул в дверь хлеборезки, там было пусто. Он побежал за тётей Леной и вцепился в руку, на которой, послушно, как котёнок у кошки в зубах, висел Витька, кривясь от боли.

— Отпустите, отпустите его! Ему больно, — кричал Санька.

Тётя Лена разжала руку, посмотрела Саньке в глаза и, казалось, проскрипела:

— А мне не больно? Думаешь, мне не больно от его поганого языка? – Опустив плечи, она побрела к официанткам, которые, разлив молоко, отдыхали за столом именинников и дежуривших в ротах офицерав.

Санька слышал, как она, чуть не плача, жаловалась:

— Щенок! Ох, щенок! С Петей целоваться! Надо же, с Петей целоваться. Да мой Коля на фронте погиб, а этот Петя для меня сопляк. Всю душу измотал, полчаса бился. А у меня работа точная – масло взвешивать.

Витька, разносивший на подносе тарелки с картошкой, тоже возмущался:

— Во-первых, обниматься, а не целоваться. А во-вторых, кто виноват, открыла бы, и всё. Не везёт нам. Теперь пожалуется Чугунову. Давай быстрее ешь и иди зови Женю Белова. Пусть поторопится, а то всё жалуется…

Когда Санька открыл дверь казармы, Женя радостно посмотрел на часы.

— Как хорошо! Вовремя пришёл, я ещё в кино успею.

— Иди, в роте кто-нибудь есть?

— Все ушли, только старшина.

Женя быстренько влез в родную шинель и, хлопнув дверью казармы, побежал глотать ужин, чтобы наскоро убрав посуду со столов, успеть в клуб до журнала. В казарме стало тихо и жутко. Откуда-то раздавался металлический звон. Сначала тихо, а потом звон стал усиливаться. Казалось, кто-то катит дребезжащую металлическую тележку. Санька и раньше боялся оставаться в казарме один. Один на один с огромным двухэтажным домом, где за каждым нечаянным звуком, рождённым падающими каплями в умывальной комнате или шкрябаньем мыши чудится что-то страшное и непонятное. Ночью страшно не так. Рядом за стеной спят суворовцы, сто человек. А тут – один в целом мире, и старшина, если и есть, то как на другой планете.