Суворовец Соболев, встать в строй!

Ему вдруг стало стыдно, когда дед, желая сделать Саньке приятное, достал из сарая старые удочки его дядьки, служившего танкистом в армии. Дед тогда сидел на завалинке двухэтажного барака, в котором они жили, пригрелся на солнце и задремал. Санька одну удочку прислонил к стене, другую стал разматывать, и вдруг первая соскочила и ударила деда по голове. Дед спросонья схватился за лысину и подскочил. Стало смешно, и Санька долго и глупо хохотал. Ох, как сейчас ему было стыдно за тот смех.

«Дедушка заболел, дедушка заболел, дедушка заболел».

Два слова крутились в голове.

Опять вспомнился спор деда с кривым дядей Сашей.

— Ну что на гражданке хорошего? А в армии – форма бесплатная, комнаты им, офицерам, дают меблированные: и диван тебе здесь, и фанерный шкаф, и кровати металлические. А в войну у них ординарцы были, и семьи их продаттестат получали. Не то что наши. А в гражданской жизни что, выучится, в бухгалтеры пойдёт, как я, или в кузню, как ты. А там, может, и генералом станет.

— Да я ему пианино куплю, — горячился дед. – Выучится, на пианино играть будет.

— Пианино! Пианино! Заладил! – возмущался дядя Саша. – Будет цельный день на счётах считать, костяшками щёлкать, а вечером на пианино «Амурские волны» играть…

«Дедушка заболел». Надо письмо написать. Санька осторожно сходил в спальню и взял тетрадь в клеточку.

«Дорогой дедушка, здравствуй, — писал Санька, — у меня всё хорошо, того и тебе желаю»… Санька писал о том, как ему хорошо в училище, как хочется каждое утро бегать на зарядку и закалять своё тело холодной водой, как нравится стрелять и получать хорошие оценки. Писал, что нравится английский, о том, какие вокруг хорошие товарищи, офицеры, старшина и, особенно, сержант Чугунов. А в конце просил: «Дорогой дедушка, выздоравливай и больше не болей».

Санька посмотрел на часы: оставалось тридцать минут. И тут почувствовал, что озяб, что ноги окоченели. Надел шинель и стал ходить, поглядывая на часы. На шинель ушло две минуты. Оставалось двадцать восемь. Он стал читать, но читать не хотелось. Стал смотреть на стрелку часов, но те двигались медленно, отсчитывая секунды. Может, считать? Осталось двадцать пять. Он принялся отсчитывать секунды, когда получилось триста, оказалось, считал в два раза быстрее. Как долго идут последние минуты. Принялся ходить по площадке.

А может, пора будить? Всё-таки следующий Вова Меркин, а не Витька. Пятнадцать минут на одевание. И тут же отругал себя за мелкую, противную, липкую мыслишку, заползшую в голову.

Вдруг в глубине казармы кто-то испугался во сне и стал настойчиво звать маму. И тут оглушающая мысль пришла в голову к Саньке. Ведь он один не спит, он поставлен к тумбочке, чтобы охранять сон ребят, и если что случится, скомандовать тревогу, поднять роту, вывести её из казармы. Ведь время сейчас не спокойное. Сколько баз вокруг страны и здесь, рядом: на Дальнем Востоке, в Южной Корее, в Японии?.. На всех плакатах нарисована наша алая страна, а вокруг самолётики, ракеты, кораблики…

Ещё с самого первого дня, когда он приехал в училище, его удивил плакат с огромными ярко раскрашенными в ряд ракетами США, Англии, Франции и в конце маленький зелёный солдатик. Они тогда ещё в карантине считали, сколько человек нужно поставить друг на друга, чтобы достать высоту самого большого «Минитмена» или похожей на ампулу «Поларис». Ракеты по их подсчётам были выше двадцатиэтажного дома…

«А какая будет сейчас война? – вспомнил дедушкины слова из спора с дядей Сашей. – Сейчас не снарядами воевать будут, как мы раньше, а атомной бомбой. До фронта не доедешь, заживо сгоришь, испаришься. И ударная волна сначала сомнёт, а потом мясо начнёт выдирать кусками из живого тела. А радиация? Если и останешься, то только мучиться, чтобы тебе кровь переливали. А кто её переливать будет? Санька, не ходи в суворовскую школу».

Он посмотрел на часы. Было две минуты четвёртого. Пришло время поднимать Вову Меркина.

Когда Санька залез в свой конверт, долго не мог уснуть. Ноги никак не могли отогреться под простынёй, шинелью и одеялом. Но он закрыл глаза, и последнее, что промелькнуло перед ним, это большие буквы из маминого письма: «ДЕДУШКА ЗАБОЛЕЛ».

Воскресные сюрпризы

А всё-таки воскресный наряд легче обычного. В столовой на одну заготовку меньше: сразу дают первый и второй завтрак. Обед начинается раньше – в четырнадцать, а не в шестнадцать тридцать, как в будни. Да и суворовцы, как правило, уходят из казармы, а если и остаются, то двигаются степенно, с некоторой ленцой. Поэтому и полос на кафельных площадках от резиновых подошв меньше, и казарму мыть легче после обеда, когда рота смотрит кино в семнадцать часов перед сдачей наряда.

Днём убирают только туалеты, проходят в спальне веником, дорожку выбивать никто не требует. Старшина отдыхает. И даже сержант Чугунов не такой строгий. Запрётся в преподавательской и делает домашнее задание. Всё-таки в этом году вечернюю школу заканчивает. И день сегодня солнечный. И главное, Витька успокоил с утра: