Суждено выжить

Кошкин вел по компасу. Люди роптали: уже ночь, пора отдохнуть, не исключена возможность напороться на немцев. Я догнал Кошкина, передал просьбу устроить привал с ночлегом. Привал устроили в лесу. Лес всем дает приют, а иногда и пищу. Летом он спасает от зноя, поит живительной влагой. Зимой дарит ночлег и обогревает.

Многие обращались с вопросами: «Правда, что началась война?» Они не верили, как и мы, что это жестокая, кровавая, по своим размерам небывалая война, уносящая десятки миллионов жизней. Они спрашивали: «Где же наши лучшие в мире самолеты? Где же наши прославленные летчики?» Мы не знали, как ответить. За первый день войны, самый кровавый, мы не видели ни одного нашего самолета. Немецкие же, с черными загнутыми крестами, летали свободно, уверенно. Отравляя наш воздух выхлопными газами, уничтожая нашу артиллерию, танки и обозы, приносили неисчислимые людские жертвы. Они снижались до высоты 25-30 метров, гонялись даже за одиноко бегущими нашими парнями. Все это у нас в головах не укладывалось.

К провокатору поставили караул из двух человек. Кошкин приказал связать ему руки и ноги. Часовым было запрещено говорить с ним. Мы с Кошкиным легли спать в 10 метрах от провокатора. В лесу стояла тишина. Кое-где были слышны полеты ночников, падали сухие сучки. Кошкин уснул мгновенно. У меня ныли уставшие ноги.

Послышался разговор, это говорил провокатор. Я поднял голову, затем сел, так как плохо слышал. Провокатор хриплым голосом тихо продолжал: «Пойдемте вместе со мной. Немцы отсюда не дальше 5 километров. Я сохраню вам жизнь. Обещаю в плену создать для вас человеческие условия. После нашей победы за оказанную мне помощь фюрер наградит вас поместьем. Вы окружены со всех сторон немцами. Все вы погибнете. Выход отсюда для вас один: смерть или плен».

Один из часовых спросил: «А кто этот фюрер?» «Гитлер», – ответил другой часовой. «А правда, что вы войну начали без объяснения, внезапно, и что ты немец?» – послышался снова голос первого часового.

«Я немец, – раздался уверенный ответ. – Войну мы начали внезапно, без объявления. Но воюем мы не с русским народом, а с коммунистами, евреями. Война будет молниеносной. Наши доблестные войска через четыре-пять недель займут Москву, и будет конец войне. Переходите к нам, сдавайтесь в плен, пока не поздно. Евреев, комиссаров и коммунистов мы в плен не берем».

«А куда же вы их девать собираетесь?» – послышался наивный вопрос часового. «Известно куда, – ответил провокатор. – Отправлять будем на тот свет, в царство сатаны».

Второй часовой ответил: «Бабушка надвое сказала: возьмете вы Москву или нет. Какие быстрые: раз, раз – и на матрац. Если мы сегодня отступаем…» «Не отступаете, а позорно бежите», – поправил провокатор. «Ну, пусть даже бежим, согласен. Но это не значит, что завтра конец войне и ваша победа. Россия-матушка велика и так просто не победите, как думает ваш Адольф Гитлер. Вы, по-видимому, грамотный и сильный человек, раз пришли в лагерь врага, без боязни агитировать сдаваться в плен. Даже придумал выстрелить в командира взвода Кошкина. Но есть меткая пословица: «Не говори гоп, пока не перепрыгнул». Я тебе отвечу словами почитаемого вами полководца Фридриха Второго. В 1762 году, когда русские заняли Берлин, он сказал: «Русских можно всех перебить, а победить нельзя».

Я хотел крикнуть «Прекратить разговоры!», но часовой меня опередил. Он сказал: «Давай помолчим. Не положено на посту разговаривать». Послышались осторожные шаги. Это ходили часовые. Но немец не унимался. Он заговорил еще громче: «Вы все погибнете. Вы дикари-азиаты, а не народ. У вашей армии и в вооружении с той войны ничего не изменилось. С клинками и сошками против самолетов и танков долго не навоюете». Послышался строгий голос часового: «Если ты, гад, сейчас же не замолчишь, я вытрясу из тебя душу». Наступила тишина.

В пять часов утра я проснулся. Снился какой-то кошмар. Во сне меня преследовали немцы, стреляли. За мной гнались собаки, танки. Затем немцы превратились в волков. Кошкин бил волков дубиной. Волки кинулись на меня. Я не мог сопротивляться. Мои руки и ноги отказывались слушаться. Кошкин еще спал. Я вылез из-под плащ-палатки. Утренняя лесная свежесть заставила меня согреваться. В небе стоял гул. Сотни немецких самолетов шли на северо-восток. Им никто не мешал. Они шли четким строем, уверенно, как на парад. Сколько смертей несут они ни в чем не повинным людям! Где же наши соколы? Где же наши зенитчики?

Занимаясь физкультурой, я подошел к лежащему немцу. Он скулил как загнанная собака. Кто-то из часовых его ночью перевязывал, и кисти рук сильно перетянул веревкой, кровь не поступала. Пальцы посинели и не работали. Я с большим трудом развязал тонкую веревку. Заставил санитара сделать массаж. Кисти рук приняли прежний вид. Немец благодарил меня не только словами, но и взглядом.

«Подъем, – раздался голос дежурного. – Утренний туалет 15 минут. Завтрака нет». Люди с посеревшими лицами становились в строй. Четко выполняли команды младших командиров. Молча шли навстречу второму ужасному дню войны.