Свадьба и лишний покойник в могиле

– А так- то так, ничего разумеется. Дела они у всех имеются, тем более, у людей торговых. Только одежда у вас приметная. И у обоих различная. Вы вот, Вадим Григорьевич в толстовке и шароварах ходите, а господин Чудаков же уважает английскую моду и носит короткие штаны с гетрами и спортивный пиджак. В Деевке крестьянка Аброськина вас видела, и описала ваш вид одежды. Причем показания письменные, – что особо отметил торжествующий полицейский.

– Этого просто не может быть, – проговорил побелевший Мачулин.

– А вы в Москве, где проживаете? Не в Замосковоречье ли часом?

– Я у картинной галереи господина Третьякова, – гордо ответил Чудаков, – прямо рядом с собором Святого Климента Римского.

– Я на Большой Татарской, – ответил Вадим Григорьевич, – в собственном доме.

– Так вот, господин Мачулин. Дверь в квартиру была сломана, вещи раскиданы, документы сожжены. Остался обрывок конверта с вашим адресом. Так что вы уж простите, но покидать эти места без разрешения господина Перфильева или моего вам запрещено.

– Но могу ли поговорить с госпожой Аброськиной? – моментально сориентировался Чудаков.

– Отчего же нет? Только если что-то произойдёт с Прасковьей, быть вам на каторге. Это я вам обещать могу точно. И показания переменить она не сможет.

– Да как вы могли подумать! – и Яков Прохорович вскочил, негодуя, – просто узнать, из первых уст. Что на самом деле говорила несчастная женщина!

– Понимаю. Но копия её показаний вот, и он протянул бумагу купцу, – заверена по всей форме околоточным Перфильевым. Вы, господин Чудаков , человек очень разумный да увертливый, – произнёс Стабров, припомнив дуэль вхолостую, – чего вспомните, так я в нашей, семейной усадьбе квартирую.

Яков Прохорович и Прасковья Савельевна

Чудаков сидел за раскладным столиком напротив Мачулина и просто буравил того глазами.

« Всем вот умен Вадим, да заносчив и с этого всё в глупые ситуации попадает. Письмо Егорову- улика, с ней не поспоришь. И дуэль эта нелепая с Матыциным совсем не к чему. Если он родня Стаброву, так совсем беда. Да ничего, меры я принял. И сейчас приму»– всё раздумывал купчина.

– Ну, всё, поеду к этой крестьянке. С тебя, компаньон всего-то пятьдесят рублей на марципаны да на сладкое вино.

– Чего – то много!

– Ишь ты, тут жадничать начал!

– Да шучу я, Яков, – и протянул пять красных банкнот.

Чудаков, нахмурясь, сунул деньги в карман. Коляска была наготове, а слуга Чудакова, пожилой Кузьма Ильич, встал сзади, на подножки повозки. Слуга Мачулина убрал приборы со стола, с интересом посмотрев на хлопоты лакея Кузьмы.

Так, церемонно Яков Прохорович прибыл в Деевку, словно в Москве ехал на собрание Купеческого Общества. Ошибиться тут было нельзя. В деревенском трактире, на окраине, Кузьма накупил разного угощения, сложил всё в красивые пакеты. Чудаков одобрительно кивнул, вникая в каждую мелочь, но так и сидел в коляске.

– Шоколад? -медленно произнес купец.

– Куплен, Яков Прохорович.

– Мадера? Хлеб из сеяной муки?

– Так и херес купил, буженины и карамели Абрикосова..

– Ценю я тебя, Кузьма. Молодец.

У дома Аброськиной повторилось тоже. Слуга был послан доложить, быстро вернулся, и только покачал головой, словно увидел нечто необыкновенное.

– Ждут вас… – только и смог сказать.

Чудаков медленно опустил ноги с подножки повозки, взял в руки подарки, держа ещё и чуть фатоватую тросточку подмышкой. Медленно поднялся по лестнице, чуть скрипевшей под каблуками его ботинок.

– Ну, добрый день, гостюшка, – услышал он глубокий женский голос.

Яков Прохорович поставил пакеты на стол в доме, и увидел саму хозяйку. Сказать, что был просто поражён- значит не сказать ничего. Тут такое дело- к сорока годам господин купец так и не женился. Сначала не нравились невесты, сватанные отцом, незабвенным Прохором Дмитриевичем. А затем отец и мать, Ираида Васильевна, умерли, и некому было напоминать московскому богатею о сыновнем долге. Братья давно уж женаты были, сёстры- замужем, а он так бобылём и оставался.

Прасковья Савельевна Аброськина

Женщина была красива яркой, сильной красотой. Почти идеальный овал лица, прямой нос, полные губы, синие глаза не давали отвести от неё взгляд. Сложена была великолепно, что угадывалось под простым, но нарядным платьем.

« Ей бы бархатное, тёмно- синее, с кружевным воротничком подошло, какое видел на Кузнецком мосту»– размечтался Яков Прохорович, – «и с такой ажурной шляпкой»

Он представил, как прошёлся бы с красавицей по Климентовскому, непременно посетили бы Оперу, все бы просто ахнули. А то уж неприлично становится, что он-то все не женат, и отец Михаил только головой качает.

– С чем пришли? У меня, что есть нечего? – возмутилась женщина.

– Так по делу, Прасковья Савельевна. Не сочтите за дерзость, но чего вам с вашей красотой в деревне прозябать? Вы бы в Москву ехали.

– А чего мне там? Я, небось, не желтобилетная, а женщина порядочная, честная. Мне и у себя неплохо.

– Ну как… Замуж выйдете… – быстро поглядев на красавицу, добавил Чудаков.

– Один тоже всё обещался, да помер вот. Хороший был человек, наш фельдшер.