Свадьба за свадьбой

И я снова потерял разум. Послушай, об этом-то и вся история. Пока я сидел там, наклонившись и глядя перед собой, стараясь все глубже и глубже всмотреться в вечерний свет, по улице торопливо прошел мужчина и остановился перед лестницей. Он был высок, как и она, и, остановившись, помню, он снял шляпу и шагнул в темноту, держа ее в руке. Было, может быть, что-то секретное, что-то потаенное в любовной связи этих двух людей, потому что мужчина тоже выглянул на лестницу и внимательным, долгим взглядом обвел улицу, прежде чем заключить женщину в объятия. Может быть, она была женой какого-то другого мужчины. Как бы то ни было, они немного отступили назад, в еще более густой полумрак, и, я думаю, приняли друг друга в дар без остатка. Сколько я и впрямь видел, а сколько навыдумывал — этого я, конечно, никогда не узнаю. В любом случае, два серебристо-белых лица, казалось, поплыли куда-то, а потом слились воедино и превратились в одно серебристо-белое пятно.

Жестокая дрожь сотрясла мое тело. Там, казалось мне, всего в нескольких сотнях футов от меня, теперь уже почти в кромешной темноте любовь претворялась в жизнь во всей своей славе. Губы льнули к губам, два теплых тела тесно прижимались друг к другу, и в жизни было что-то чудесное, что-то милое, чего я, бегая по вечерам с городскими глупышками, уговаривая их прятаться со мною по полям и утолять мой животный голод, — словом, ты сама понимаешь, в жизни можно найти нечто такое, чего я не находил, и в ту минуту мне казалось: ничего не выходит потому только, что в решающую минуту у меня не хватает духу не сбиться с цели.

4

— И вот, видишь ли, я зажег лампу в общей комнате; я позабыл про обед и исписывал страницу за страницей, я писал той женщине и, все меньше соображая, городил одно на другом лживые признания: о том, что мне стыдно за произошедшее между нами несколько месяцев назад, о том, что я сделал это… скажем так, что я ворвался к ней в комнату по-настоящему только во второй раз, ибо был безумен, — и писал я ей еще много-много другой невообразимой ерунды.

Джон Уэбстер вскочил на ноги и начал нервно расхаживать по комнате, но дочь уже не была всего лишь безвольной слушательницей его истории. Он подошел к тому месту, где между зажженных свечей стояла Дева, а потом повернул к двери, ведущей в коридор и на лестницу, и тут она сорвалась с места, подбежала к нему и порывисто обвила руками его шею.

Она расплакалась и уткнулась лицом ему в плечо.

— Я люблю тебя, — сказала она. — Что-то произошло, но это совсем не важно, я люблю тебя.

5

И вот он, Джон Уэбстер, — он в своем доме, ему удалось, по крайней мере в эту минуту, разрушить стену, которая возвышалась между ним и его дочерью. После ее порыва они сели рядом на кровать, и он обнимал ее, а она положила голову ему на плечо. Многие годы спустя, если рядом оказывался друг, а сам Джон Уэбстер был в подходящем настроении, он рассказывал об этой минуте как о самой важной, самой чудесной во всей его жизни. Если можно так сказать, дочь отдала ему самое себя, а он отдал самое себя ей. Он понял, что это тоже в некотором роде свадьба. «Я был отцом и был возлюбленным. Как знать, может быть, эти две вещи невозможно разделить. Я был из тех отцов, кто не боится осознать прелесть плоти собственной дочери и позволить своим чувствам пропитаться ее благоуханием», — вот как он говорил.

Казалось, просидит он так, за беседой с дочерью, еще с полчаса, а потом покинет дом и уйдет с Натали, и не будет ничего такого, но жена, лежавшая на постели в соседней комнате, услышала крик дочери о любви, и это, должно быть, разбередило в ней что-то глубинное. Она бесшумно соскользнула с постели и, подойдя к двери, тихонько ее приоткрыла. Она стояла, облокотившись о косяк, и слушала, что говорит муж. Взгляд ее был полон тяжкого ужаса. Быть может, в ту минуту она хотела убить мужчину, который столько лет был ее мужем, и не сделала этого только потому, что долгие годы безволия и покорности жизни напрочь лишили ее силы поднять руку и нанести удар.

Так она стояла в безмолвии, и могло показаться, что она вот-вот рухнет — но этого не происходило. Она ждала, а Джон Уэбстер продолжал говорить. Сейчас он с каким-то чуть ли не дьявольским вниманием к мелочам рассказывал дочери всю историю их брака.

Было, по крайней мере, по словам этого человека, вот что: написав одно письмо, он не смог остановиться и в тот же вечер написал еще одно, и еще два — на следующий день.