Свадьбу делать будем?

– Положите туда, – и указал на угол стола, где уже лежала стопа документов. Непослушный Верин проект соскользнул с раздутой квартальным отчетом красной папки, поехал вбок, цепляя служебные записки с просьбами решить и выплатить, и рухнул вниз, прикрывшись заявлением по собственному желанию от главного инженера, который каждую осень впадал в отчаяние и решал начать жизнь заново, но неделю спустя смиренно возвращался к своим обязанностям. Антон Сергеевич тяжело смотрел, как падают на пол листы, теряя скрепки, разлетаясь и перемешиваясь. Ослабил галстук, потянул ворот светло-голубой рубашки. И вдруг Вере стало его невыносимо жалко. Готовая заплакать, она собирала все эти слова и цифры в формате А4, совала ему в руки, а он почему-то повторял «Спасибо, спасибо, спасибо». И держал этот ворох как будто подарок. А потом они долго сумерничали, пили кофе, и Антон рассказывал о своей маме, работавшей в районной поликлинике Твери. Как она всегда заставляла его мыть руки перед едой и чистить зубы ровно две с половиной минуты – даже ставила перед ним песочные часы, взятые из кабинета физиотерапии. А потом она слегла. И он нанял сиделку, а сам приезжал на выходные. Купал ее, причесывал, кормил, рассказывал новости, но она все равно ушла. И Вера слушала его и понимала, что завтра, через год и через десять лет будет теперь слушать Юраева. Слушать – и слушаться, принимая его распорядок дня, предписывающий вставать ровно в шесть тридцать и ложиться не позднее одиннадцати. Его вкусы – правильное сбалансированное питание, учитывающее каждую калорию. Его требования – ни пылинки, ни пятнышка, ни блика. Его привычки – все, как было у мамы.

Антон Сергеевич, по-видимому, тоже что-то понял. Он забрал у плановички Олеси Ивановны ключи от своей квартиры, куда она наведывалась еженедельно по пятницам, никогда не оставаясь на все выходные – Юраев воскресный вечер проводил в уединении, готовясь к следующей неделе. Он сообщил студентке Лоле, что осенняя поездка в горы отменяется, и скорее всего путешествие в рождественский Мюнхен – тоже, но намекнул, что весенний Прованс еще вполне возможен. Наконец, он подарил секретарше Валечке настоящего британского котенка, кругломордого, с янтарными глазами, чтобы ей не было слишком грустно, и обещал навещать обоих. Затем он осуществил знакомство с Вериной мамой, осмотрел их квартиру и не одобрил весь их уклад. Потенциальная теща, доктор филологических наук, оказалась чудачкой, полноценно жившей исключительно в начале двадцатого века и лишь изредка наведывавшейся в наше время, чтобы только выпить очередную чашку кофе, съесть бутерброд с затвердевшим сыром и выступить на научной конференции. Их квартирка на Ленинском проспекте заросла старой мебелью, немытой посудой и пыльными картонными папками с неопрятными тесемками, еле сдерживающими напор свидетельств другой эпохи. На следующий день Вера переехала к Антону, в его квартиру-студию в стиле хай-тэк. И долго привыкала к своим отражениям в металлических и стеклянных гранях современного интерьера, казавшегося холодным и неуютным. На красном кожаном диване, призванном, по задумке дизайнера, стать выразительным акцентом в серо-стальной гамме, совсем не хотелось лежать с книжкой. Сверкающие поверхности кухни не располагали к попытке жарить котлеты с картошкой и печь пироги. И, установленный на возвышении, не отгороженный никакой пошлой ширмой от единого гулкого пространства, белоснежный квадрат кровати с узкими черными подушками навевал мысли об операционной…

– А хотите, я сам?

– Что? – не поняла Вера.

– Ну, на свой вкус сделаю торт. Вам понравится.

Как же его зовут? На визитке же было написано. Николай? Никита? Пусть сам, пусть кто угодно. И перестать тонуть во всех этих обольстительных и непонятных названиях, в которых для тебя нет смысла, но почему-то словесная оболочка, ложась на язык, сулит неизведанные вкусовые наслаждения. Наваждения. Но ведь торт – это просто торт из витрины твоего детства: пышный бисквит, до отказа пропитанный сиропом и посыпанный по краю арахисом. И масляные розочки в зеленых округлых листьях… Вера ела такой один раз, когда ей было лет семь, на дне рождения у подружки, ела жадно, огромными кусками, давясь этой красивой и жирной сладостью. И потом рыдала, когда организм, не привыкший к такому изобилию, сгибался, скручивался от острой боли.

– Эк тебя, матушка!.. ты пей давай, ну! – то ли Николай, то ли Никита обнимал ее за плечи, подсовывая ей ко рту огромную чашку с водой. Вера глотнула, захлебнулась.

– Беременная, что ли?

Вера отрицательно замотала головой.

– Бывает! Невесты всегда так нервничают. Ничего! Пройдет. Ладно, мне работать пора.

– А торт?

– Сделаю, доставлю, все как полагается. Иди давай.

Он подтолкнул ее к выходу. Ладонь у него была широкая и жесткая. Вера послушно пошла, сутулясь.

– Как тебя зовут?

– Вероника, – не обернувшись, сказала она, торопясь выйти из крошечного полутемного кафе, где на кухне большой мужчина, то ли Николай, то ли Никита, лепил из марципана розовых кроликов для именинного торта пятилетней Маши.