Свадьбы

— Приве-е-т! — полусонно протянула она. — Слышу и не пойму, с кем это дядя Филя разговаривает. Здравствуйте, Поликарп Семенович. — И, не дождавшись ответного приветствия, тут же спросила: — А где наши, в саду? Пора обедать. Дядя Филя, зови их, я буду накрывать. — Она снова ушла в дом.

— Да, да, и мне пора обедать, — поднялся Поликарп Семенович. И стал надевать свою шляпу, говоря: — Я еще зайду к вам. Допустим, сегодня или завтра.

— Заходите, Поликарп Семенович, милости прошу, — приглашал Филипп Демидович, тоже поднимаясь со скамьи.

Он проводил Поликарпа Семеновича до калитки и вернулся к дому. Из сада, позевывая, вышла Таисия.

— А мне показалось, кто-то пришел к нам, — сказала она. — Вроде калитка стукнула. Уж думала, покупатель.

— Да нет, это Ко́жух приходил, — ответил ей брат. — Посидел немного.

— И что тебе за интерес с ним сидеть? — пожала полными смуглыми плечами Таисия. — Давно пора обедать. Совсем заспались… — Она застучала рукомойником, споласкивая руки и лицо.

С улицы донесся какой-то громкий разговор. Таисии подумалось, что это, быть может, явился покупатель дома (последнее время ей постоянно мерещились эти самые покупатели), и поспешила к калитке, выглянула на улицу. Но это Марфа Конь разговаривала с Поликарпом Семеновичем. Таисия не стала их слушать и ушла в дом.

А если бы не ушла, услышала бы следующий разговор.

— Послухайте, Кожу́х… — говорила Марфа.

— Не Кожу́х, а Ко́жух, — прервал ее Поликарп Семенович. — Я вас пятый раз поправляю. Вы запомните, запомните, пожалуйста: моя фамилия Ко́жух, а не Кожу́х. Ведь я не называю вас Марфой Лошадь, а называю Марфой Конь.

— А по мне, так хоть горшком зовите, лишь бы в печь не становили. Я вам про вашу собаку говорю, а вы мне про свою фамилию. Я вам говорю: ваша собака прошлую ночь до утра выла и эту ночь выла. И прямо под моими окнами.

— Но ведь собака не человек, — отвечал Поликарп Семенович. — Я не могу запретить ей выть.

— Послухайте, Кожу́х!..

— Я вам шестой раз говорю: не Кожу́х, а Ко́жух.

— Пускай Ко́жух. Так вы ее хоть от моих окон отведите или в сарай закройте.

— Но я не могу этого сделать: собака стережет гараж.

— Так что ж, по-вашему, так она и будет все время выть под моими окнами?

— Почему же все время? Сейчас у нее такая пора: все собаки гуляют. Пройдет пора, и она успокоится.

Поликарп Семенович элегантным взмахом ног вытряхнул песок из сандалет, вошел к себе во двор и запер за собой высокую калитку на два крючка и на засов. Больше в этот день он со двора не выходил. Только вечером прибежал к Филиппу Демидовичу внук Поликарпа Семеновича, мальчишка десяти лет, приехавший из Житомира на лето к дедушке с бабушкой.

— Дядя, вы уже прочитали книжку? Если прочитали, так верните, — сказал мальчик.

— Что ты, друг мой, когда бы я успел? Я за нее еще не брался. Вот сейчас начну читать, — ответил Филипп Демидович.

— Ладно, читайте, — разрешил мальчик и убежал.

Назавтра он опять явился и сказал:

— Дядя, бабушка просила книжку. Это чужая книжка, нужно срочно отдать. За ней тетенька пришла и требует. Таких книжек нету, ее только за сто рублей достать можно.

— Это бабушка сказала, что чужая?

— Ага, — кивнул мальчик.

— Что ж, возьми, — Филипп Демидович с сожалением вернул мальчику недочитанного Кристофера Марло. — Только скажи бабушке, что обманывать нехорошо. Ведь это бабушкина книжка, ей твой папа подарил. И никакая тетенька за ней не пришла, верно?

— А я не знаю. Это не мое дело, — ответил мальчик, глядя на Филиппа Демидовича ясно-голубыми лживыми глазами.

Взял книжку и убежал.

6

В этот же день во дворе у машиниста Петра Колотухи с раннего утра ширкала пила, стучал молоток, громыхали доски. Это Вася Хомут, уже натянув на столбы и перекладины просторный полотняный навес, мастерил под навесом дощатый стол длиной в пятнадцать метров и лавки к нему. По причине срочного предсвадебного заказа Вася взял кратковременный отпуск, на три дня, в своей конторе, и у Колотух работал не спеша: часто свертывал цигарки и часто заглядывал на кухню, где Настя Колотуха с двумя приглашенными себе в помощь женщинами доводила до ума ладненького кабана, купленного вчера на базаре и вечером забитого.

На кухне начинялись колбасы и кендюх, шпиговался салом и чесноком окорок, жарились в печи кровянки, что-то шкворчало в горшках, высоко обложенных на припечке жаркими углями.

— Настя, золотце, детка моя, там три доски с сучками, — появлялся на кухне Вася, одетый в свою неизменную спецовку с яркими значками-наградами. — Иди, мамочка, кинь оком: класть их или откинуть?

Распарившейся возле печи Насте было не до Васи, и она отвечала ему:

— Клади, Вася, клади. Клеенкой накроется — не видно будет. Выпей рюмочку и клади. Сам налей, вон на окошке стоит, и закуси чем-нибудь. Да много не наливай, а то еще топором поранишься.

— Настя, мамочка, ягодка моя, ты ж меня знаешь! — сипел в ответ Вася, наливая себе рюмочку. — Все, как надо, будет. Я за свою работу головой отвечаю. На меня ни один человек не обидится.

— Да что я, не знаю? — отвечала Настя. — Ты закуси, закуси! Вот ухвати вилкой печенку жареную!