Свадьбы

— Что за вопрос, мама! — обнял ее Толик. — У них своя «Волга», зелененькая, вся блестит. Последняя модель. На ней и прикатим. В субботу распишемся — и к вам.

— Вот и хорошо. Ну, будь же счастлив, сынок, — поцеловала его Настя и опять заплакала.

— Брось, брось!.. — снова обнял ее Толик.

В тот день Петро повел поезд на Ворожбу и задержался в поездке. Толик, не дождавшись его, уехал последним вечерним автобусом.

Вернувшись ночью из поездки, Петро добродушно поворчал, узнав, что сын так быстро ускакал. К тому времени Настя многое передумала, пришла к выводу, что это совсем неплохо, а даже очень хорошо, что Толик женится, поэтому и Петро, живший с Настей в полном душевном согласии, тоже понял, что это замечательно, и они стали готовиться к свадьбе.

В этот день Петро опять задержался в поездке. Настя не слышала, когда он вошел во двор. Но как только сказал Васе Хомуту: «Привет трудовому народу!» — сразу вышла на крыльцо.

— Ох, и продержали ж тебя где-то! Давайте обедать, у меня давно все готово. Вася, мой руки, а то ты у меня совсем заработался.

Изрядно протрезвевший Вася Хомут уже подходил к Петру, тянул ему руку:

— Привет, пан машинист.

Был Вася Хомут тощ и хлипок, до плеча не доставал Петру Колотухе. А Петро могучий, грузноватый, железнодорожная форма сидит на его крепком торсе, как влитая, — прямо генерал, только что без регалий.

— Ну жизнь! — говорил Петро Васе Хомуту, поливая ему на руки из кружки. — Сейчас пообедаю по-скорому и пойду в депо с начальством ругаться.

Настя услышала его слова, отозвалась с веранды:

— Ты уж у меня ругальщик! Что там у тебя случилось?

— А то, что у твоего мужа в этом месяце двести килограммов пережогу по топливу, — отвечал жене Петро. — Встречаю сейчас главного инженера, он говорит: «Мы тебя за это дело на проработку вызовем». Вот я им и устрою проработку.

— То экономил, а теперь пережигаешь? — спрашивает с веранды Настя.

— То когда было. Сейчас попробуй сэкономь, — говорит Петро и объясняет Васе, поднимаясь с ним на веранду: — Наш начальник депо совсем тормоза потерял. Уреза́ли, уреза́ли норму топлива, и, кажись, доуреза́лись. От Толика нет известий? — спросил он Настю, садясь за стол, на котором дымился борщ в тарелках, стоял чугунок с гречневой кашей, только что вынутый из печи, и шкворчало мясо на сковороде, прикрытой крышкой.

— Есть ему время известия тебе подавать, — улыбнулась Настя. — Он там, наверное, без ног от беготни.

— Это уж точно. — Петро тоже улыбнулся, взялся за ложку.

— А вы чего ж по маленькой?.. — спросила Настя, указывая глазами на початую бутылку.

— Я нет, мне в депо идти, — сказал Петро. — Вот Вася — другое дело.

— Тогда и я нет, — решительно отказался Вася.

— Вася, ты что? Ты на Петра не смотри. — Настя взяла бутылку, желая налить Васе. — Много не надо, а для аппетита.

— Настя, мамочка, рыбка моя, нет — и все! Я лучше ко второму блюду приму, — сказал Вася. И, отхлебнув борща, спросил Петра: — Так что с пережогом?

— Понимаешь, — отозвался Петро, смачно потянув борща из ложки, — я двадцать лет поезда вожу и всю эту механику знаю. Почему последний раз норму на солярку снизили? Ясное дело — очки втереть, хороший процент экономии показать. За это начальству почет и премии. А с чего началось, мы тоже знаем. Нашлись такие, кому сверх положенного солярочку подливали, — вот у них большая экономия и получилась. А были умники, которые сами топливо прикупали, если заправщик свой человек. И у этих экономия в показателях. Вот всех и резанули.

— Интересно, кто ж это прикупал и кому подливали? — спросила Настя.

— Ну, зачем фамилии называть? — усмехнулся Петро. — Не в них дело. А в том, что на сегодняшний день двадцать машинистов с пережогом. Что ж получается? Четвертая часть машинистов! Как послать такую цифру в управление? А вдруг там скажут: что ж это за нормы такие вы установили? И наши разумники что делают? Тринадцати машинистам пережог покрывают, а семерых оставляют «для принятия мер». Нет, други мои, так дело не пойдет, — сказал Петро с прежней своей улыбкой.

— Э, Петя, мамочка, ничего ты не докажешь, — с хрипотцой сказал Вася Хомут. — Вон мне машинист Стригун говорил, что у вас на транспорте до сих пор профессиональной болезнью уши считаются. Как до революции постановили, так и осталось. Тогда, видать, паровозы так гудели, что машинисты глохли.

— Верно, Вася, верно, — сказала Настя. — Я по нашей больнице знаю. Тепловозники сейчас или глазами болеют, или желудком, а глухих я никогда не встречала.

— Петя, мамочка, ты мне как другу, кажи. — Вася Хомут отодвинул пустую тарелку и придвинул к себе другую, с гречневой кашей и куском только что сготовленной колбасы. И налил, конечно, рюмочку. — Вот ваш Кнут, орден Трудового получил. Я сам в районке читал: вон какой наш Кнут, по всем показателям первый! За год пятнадцать тонн топлива сэкономил. А тот же Стригун мне говорил…