Свадьбы

Все-то рассмотрел, а на Евдокиюшку поглядеть смелости нет. И она стоит рядом, не шелохнется. Только тепло близкое от нее.

Пересилил себя, повернулся к ней, отодвинул с лица дрожащими руками фату. И она к нему так и потянулась. Лицо пылает. Господи, как прекрасно! В глазах полузакрытых то ли смерть, то ли жизнь… Прижались они друг к дружке, и сказал он себе в те поры: “Какой же ты дурень, царь-государь, коли столько лет без жены жил!”

А Евдокиюшка уже после… приподнялась с постели, поглядела на него сияющими глазами и погладила по голове, как мальчика. И тогда он бога вспомнил: “Что господь не делает, к лучшему. Женился бы ране, так ведь не Евдокиюшка рядом была бы. А чтоб не она, об этом и подумать страшно”.

- Великий государь! - долетало до Михаила Федоровича.

Очнулся. Одоевский говорит:

- Молодость, государь, уходит, а мы, молодые, от дела большого в стороне. Послужить тебе и государству, не жалея живота, жаждем.

Тучка по лицу государя побежала и не сошла, осталась на лице.

“Позовешь самых близких людей, а они, как и чужие, все о том же. Как бы чего выпросить, как бы от государя без прибавки какой ненароком не уйти…”

- Никто у нас без службы не останется, - вяло откликнулся Михаил Федорович. - Царство великое у нас, всем службы хватит…

И встал.

- Полежу пойду.

Шереметев посмотрел на зятя взглядом тяжелым, чужим.

Чугунная у старика ярость.

& & &

В тот же день, к вечеру, Никита Иванович Одоевский заложил обоз и уехал в дальнее свое поместье, то ли на охоту, то ли от опостылевших в единый час родных, знакомых, от всей стольной, с ее трезвонами, драками, молитвами, великими праздными делами.

- В пастухи наймусь! - крикнул перепуганной жене, любимице-дочке Федора Иваныча. - Так и передай батюшке своему, в пастухи муж нанялся. Коров пасти - тоже

дело! Хоть какая-то польза христианам.

*

Никита Иванович Одоевский и вправду коров пас.

Лежал на лужку, травинки грыз, а покоя у него на сердце не было, все о том же думал, о московских делах. Богатеют близкие царю люди, он, князь Никита, тоже не больно-то вдалеке, а не у дел. Этак можно всему роду поруху навести. Морозовы хапают, Романовы - в три горла. Отец Никиты Романова, старик Иван, не только себе, слугам своим имения раздает. Степке Коровину, что ему сапоги натягивал, село во Владимирском уезде отвалил, с пустошами, с угодьями. У Романовых иные крестьяне богаче помещиков. Никита похвалялся, что его крепостной Докучайко Золотилов на его, Никиты, имя купил у царского стремянного конюха вотчину в Тверском уезде. А тут самому хоть продавай половину земли.

Московский дом в такие деньги обошелся, вовек из долгов не вылезешь, коли на воеводство не пошлют. А теперь и не пошлют, умудрился негневливого государя прогневить. И Шереметев теперь за зятя полсловечка не замолвит, тоже разозлился.

Коровы разбрелись, а бегать за ними неохота. Взял Никита Иванович рожок пастуший, заиграл. Нравилась ему нехитрая эта музыка.

И вдруг в ответ ему другой рожок, сильный, звонкий - охотничий.

- Кого это еще принесло? - вслух сказал Никита Иванович и увидал человека, шагающего к нему через луг.

Толстоватый, мешковатый, знакомый вроде, а кто - не угадает.

Уж вблизи только разглядел - государь!

- Здорово, пастух!

- Здорово, охотник! - Одоевский не подал вида, что узнал государя.

Государю понравилась игра, засмеялся.

Никита Одоевский кланяться, а Михаил Федорович не дает.

- В Кремле, в Кремле лоб будешь бить, а теперь делом, пастух, давай займемся. За лосем приехал. Будет лось?

- Будет, государь.

- Оно и ладно, - сел на траву. - Поиграй-ка, складно у тебя выходит, Никита Иванович. Поиграй, пока одни…

Царь Михаил Федорович до конца жизни не избавился от страха - потерять престол. Свалилось на него царство как снег в июне, но ведь июньский снег долго не лежит. Пуще смерти самой боялся Михаил Федорович обидеть кого-то из родовитых. Обиды - дело житейское, как без них? Царь остерегался обид затаенных. Затаенная обида - это уже ползаговора. Узнал Михаил Федорович, что Никита Одоевский фыркнул, - не поленился на коня сесть.

*:

Лес был чистый, светлый. Сосны высоко унесли к небу свои лохматые гривы и не мешали свету летать вперегонки с веселыми синичками.

Но и малого ручья с топким левым берегом хватило, чтобы не пустить лес-богатырь к лугам, к большой реке. По левому берегу, а ручеек-то весь не то что перешагнуть, переступить можно, - растрепанно росли застаревшие в недоразвитости березки, осинки, черемуха.

Лося гнали из этого топкого мелколесья, чтобы утомить сильно, ибо государь сказал: “Лося буду сам бить. Глядите, не суйтесь мне под руку”.

Загонщики хорошенько помотали зверя по топи и, стеснив с двух сторон, пустили к гнилому ручью, за которым на сухом пригорке ждал своего часа Михаил Федорович.