Свадьбы

- Мой и будет. Он - старший, - спокойно ответил Борис Иванович.

Одоевский покрутил головой, сбрасывая наваждение.

- Мутит!

*

Подали пироги с капустой, с грибами, с репой… Запивали пироги коричневым пивом, а на сладкое принесли свежий малиновый мед.

- Медок у меня Евдокия Лукьяновна сама ставила! - с удовольствием похвастал Михаил Федорович.

Он первым отведал меда и был счастлив, что любимое его питье удалось.

- Нежно, аки… - прыткий Одоевский запнулся, не находя сразу превосходного слова, - аки облако неземное.

Колючий Никита Романов усмехнулся: “Ишь ты, облако неземное”, - но вслух съязвить не посмел, да и хорошо сделал. Государь похвалу принял:

- Истинно сказано, как облако неземное. Тает ведь во рту!

- Тает! - согласился Шереметев и хитро пощурился то одним, то другим глазом. - Секрета, государь, не скажешь?

- А чего не сказать, скажу. Заливай малину водой, дай постоять два дня, чтобы вода у ягоды силу и вкус переняла. А потом клади мед! На кружку меда - три кружки малиновой воды. Опусти поджаренный белый каравай в питье, дрожжи. Как забродит - хлеб долой. Бродить меду надо дня четыре, а то и пять. Потом - в холод, оттянуть дрожжи - и пей на здоровье.

- А коренья-то какие Евдокия Лукьяновна кладет? - задал главный вопрос Шереметев.

-Государь рассмеялся.

- Гвоздику да корицу… А еще - сами отгадайте!

- Какую-нибудь восточную травку? - спросил Одоевский.

- Лепестки роз! А ведь моя затея! А ну, говорю, Евдокия Лукьяновна, положи-ка в мед розовых лепестков. Розы в этом году удались духмяные… От них-то и нега, облако неземное! Истинно,

- Вот бы государыня смилостивилась да и научила бы наших боярынь уму-разуму! - громко повздыхал Борис Иванович Морозов.

- Евдокия Лукьяновна секретов не держит! - откликнулся государь горячо, - Присылайте к ней боярынь. И квасы ставить научит, и розовых лепестков даст.

- Государыня у нас ангел, - вставил свое патриаршее слово уже успевший вздремнуть за столом старенький патриарх Иоасаф. - Я молюсь за нее.

- Спасибо тебе, святой наш отче! - Михаил Федорович был нынче и шумен и резв. - Я ведь их, отче, неспроста медом побаловал. Коли желают домашнего благоухания, пусть розы разводят. Я покуда не жадный, дам отростков.

- Слава тебе, государь! - разом грянули бояре да стольники.

- Слава тебе, государь. За думы твои про нас, холопов твоих! - это забежал вперед Борис Морозов.

- Слава тебе, государь, за доброту твою неизреченную! - это кинулся догонять друга Одоевский.

- Ты и о духе нашем скверном не забыл. Гонишь луковый дух из наших домов, как Иисус гнал из храма фарисеев, - краснея и торопясь, сложно завернул Глеб Морозов.

- У государя до каждого из нас есть и время и дело. Нам бы так-то, - мудро и горестно молвил Шереметев, недовольный прыткостью молодежи.

Все государя похвалили, один Никита Иваныч Романов промолчал.

У пего в саду свои розы, и сам он, как и Михаил, - Романов. Незачем прытким быть!

Государь заметил это. Тихонько вздохнул: по пустякам люди гордыне предаются. Сказал:

- Спасибо вам всем на добром слове, а тебе, Федор Иванович, коли мед и вправду понравился, еще и сверх того. Сам знаешь, о чем говорю.

И засмеялся хорошо. И все засмеялись, знали нехитрую тайну: за супругу, за Евдокию Лукьяновну государь Шереметева добрым словом повеличал.

Патриарх Иоасаф снова встрепенулся и складно и скучно заговорил о любви человеческой и божеской.

Под успокоительное патриаршее шамканье государь отчалил свою лодочку от нынешнего берега и поплыл, поплыл, норовя угодить в старое русло, уводящее к истокам домашнего счастья.

…Свадьбу с Евдокией Лукьяновной играли зимой, в Грановитой палате.

5 февраля 1626 года благовещенский поп Максим обвенчал рабов божьих Михаила да Евдокию…

“Господи, вот оно ведь как человеческое всесильно в человеке!.. - думал государь. - Не церковные торжества вспоминаются, иное…”

После третьей ествы, как поставили перед новобрачными куря верченое… И сейчас вспомнить жарко - взял он под столом Евдокиюшку за руку. А Евдокиюшка задрожала вдруг. И у него-то у самого кровь забухала.

Большой государев дружка Дмитрий Мистрюкович Черкасский снял того куря со стола, положил на скатерть, а к нему - перепечею с солонкой, завернул скатерть и в сенник понес, Федору Ивановичу Шереметеву. Шереметев и на этой свадьбе постели стлал. А уж медленно-то все совершалось, хоть караул крнчи.

Тысяцким был Иван Борисович Черкасский. Один он уважил: шел, а не вышагивал, когда провожал молодых в опочивальню.

Речь перед сенником о державии царицы по закону и по преданию говорил Иван Никитич Романов, отец гордеца Никиты. А жена Ивана Никитича Ульяна Федоровна, посаженая мать, в собольей шубе мехом вверх, осыпала молодых из мисы золотой пахучим хмелем.

В опочивальню шагнули, и страшно чего-то стало. Один на один. В опочивальне холодно. По закону все делалось: опочивальня чтоб нежилая была, нетопленная.

Постель на полу. Тридевять ржаных снопов, а на снопах семь перин. В головах икона “Богородица с младенцем”, письма чудотворца Петра митрополита Московского. Две сголовницы с коронами и кадка за ними с пшеницей. В кадке - свечи.