Свадьбы

Весточка о болезни падишаха Ибрагима пришла в Москву по тропе извилистой, неискушенному глазу неприметной. Первым на этой тропе был Георгий. Секрет Василия Лупу Георгию хуже пытки. Секреты - пожиратели душ. Георгий поверил Лупу: узнают в Москве о болезни падишаха - помощь Азову если и не прекратится совсем, пойдет с ужасными московскими промедлениями, - но не передать в Москву столь важного известия было преступлением перед всеми русскими. Чтобы не терзать душу сомнениями, пошел Георгий помолиться, пошел в храм “Трех святителей” - гордость Ясс, надежду Василия Лупу. Ибо через это каменное великолепие господарь веровал обрести бессмертие в потомках и благодать на небесах. Розовато-оранжевый, будто охваченный закатным огнем, храм не бежал от земли, не надрывался в бессмысленных потугах прорваться куполами в небо - это было непозволительно, турки этого не потерпели бы. Властвовать в небе должны увенчанные полумесяцем мечети. И властвовали, Но в красоте “Три святителя” не знали соперников в Яссах и во всей Молдавии.

Храм “Трех святителей” был не возведен - выткан каменными узорами на полотне молдавского неба. Внутри он был золотой. Невысокая обычная дверь, невысокий порог - и ты в недрах солнца.

…Драгоманом133 в казачье посольство Георгий попал стараниями отца Варлаама: в Москве хотели знать казачьи тайны, но Георгий, выученик порубеяшого монастыря, уже почитал себя казаком. Одно дело впно пить со товарищи, а совсем другое, когда пропадал вместе, горел, и тонул, и помирал с голоду.

Только в золотом храме самого себя не сыскать, глазам раздолье чрезмерное. Свет, какой в тебе н“1в, светит вдруг, а уж если зовешь его, ищи место тихое, сирое.

Выскочил Георгий из храма, а перед храмом на коне турок. Остановил коня у самой паперти и посвистывает. Долго посвистывал, выпросил, помочился конь, а турок хохотать, как шкодливый подросток. Георгий поглядел на это и пошел в гору, в монастырь, где был человек, через которого и полетела весточка в Москву.

Почти месяц шли свадебные праздники. Но всему есть конец. Собрались казаки в обратный путь. Перед отъездом Георгий разыскал на главном базаре лавку скупщика старых вещей. Был драгоману наказ от Тимофея Яковлева - войскового атамана: перед отъездом побывать в этой лавке. Глядит Георгий - глазам не верит: в лавке, потягивая кальян, сидят двое - один турок, а другой - Федька Порошин, тот самый, что лошадь у мужика украл.

Улыбнулся Порошин Георгию как незнакомому.

- Что, господин, угодно?

- Нет ли рыбьего зуба резного или резной слоновой кости? - задал Георгий условленный вопрос.

- Резной рыбий зуб есть, а резной слоновой кости давно не было.

Правильно ответил Федор Порошин, но тут встрепенулся его гость-турок.

- У тебя есть резной рыбий зуб? Покажи!

Достал Порошин бивень моржа, моржовые бивни были тем самым рыбьим зубом, за которым в Европе в те времена платили золотом.

- Зачем тебе, Сулейман, какая-то кость? - спрашивает Порошин. - Ты - первый ювелир господаря. У тебя алмазов - куры не клюют.

А Сулейман и не слышит, узоры рассматривает, да так жадно, словно это диво дивное.

А на кости выжжены да выцарапаны человечки, зверьки, знаки разные бессмысленные, словно ребенок баловал.

- Дикие северные люди попортили кость, - говорит Сулейману Порошин, - оттого и покупателя на него хорошего нет, а за малую цену продать обидно.

Засмеялся Сулейман.

- Я в своем искусстве добрался до самой вершины. Но на этой моей вершине скучно мне стало. Дальше-то куда? Думалось, некуда дальше. Тогда я перестал ходить в сокровищницы, ибо там моя душа не находила пристанища. Ювелиры изощряются. Изощренность их в конце концов - это смерть красоты. Изощренность убивает даже камень. Сокровищницам я предпочел базар. В прошлый раз я у тебя увидал удивительную скань русского мастера, а теперь вот этот рыбий зуб. В этих рисунках - душа неведомого мне народа. Неведомая мне красота… Я покупаю у тебя этот рыбий зуб!

Порошин заломил цену без всякой совести, но турок - мало того - торговаться не стал, накинул три золотых и тотчас ушел, унося покупку, словно боясь, что Порошин передумает.

Наконец-то они остались с глазу на глаз, Георгий и Федор.

Порошин долго молча глядел на Георгия, тот погляду не мешал.

- И думать невозможно, что мы с тобой, два московских беглеца, за тридевять земель в чужом крае обнимемся.

Обнялись. Всплакнули. Порошин достал хорошего вина, выпили. Рассказали о себе, задумались.

- Передай атаманам-молодцам, чтобы готовились гостей встречать, - сказал Порошин. - Падишах Ибрагим от болезни оправился.

- Как так? - вырвалось у Георгия. - Слыхал я, падишаха паралич расшиб.

- Расшиб, да отпустил… Я знаю все это от Сулеймана. Он для самой Кёзем-султан, матери Ибрагима, серьги делал и сам в Турцию возил.

- А ведь нам господарь о падишаховой болезни сказывал и велел атаманам передать.

- Лупу до того всех обманул, что теперь сам себя обмануть норовит. Ему перед султаном выставиться надо и перед Москвой тоже неохота ударить лицом в грязь.

- От казаков подарки тоже ведь принял!