Свадьбы не будет

«Вот я козел! – покаянно подумал Полуянов. – Точно: Галка ведь никогда не пила. Только других угощала. Как я не замечал?! Все закодированные так делают. А я сам ей налил – и отказаться она не смогла…»

Что теперь было делать? Извиняться? Смешно и мало. Нужно найти ей нарколога, клинику, а потом новую работу.

Дима отправился в общежитие в тот же вечер. Но Галинка оттуда уже съехала. Куда – никто не ведал. А прилагать усилия, чтобы ее найти, Полуянов не стал.

И вычеркнул – не без облегчения – из жизни тяжелый эпизод.

* * *

Одеваться самим сегодня не позволили.

С утра явился Жека, и это уж точно означало Голгофу. Дима попытался найти в лице костюмера хотя бы какой намек. Искру сочувствия. Или злорадства. Но тот, как всегда говорливый и торопливый, с порога отмел все вопросы:

– Полуянов, не трать время. Ничего не скажу. Мое дело – тебе костюм подобрать.

По-хозяйски распахнул шкаф, ткнул в черный пиджак и брюки:

– Этот надевай.

– Может, еще и галстук черный? – поморщился журналист.

– Галстук можешь любой, – милостиво позволил Жека. – Но рубашку обязательно белую.

Не удержался. Ухмыльнулся. Добавил:

– Мероприятие сегодня торжественное.

Оперся о косяк, сказал:

– Переодевайся, я посмотрю.

Обволок Полуянова томным взглядом.

Но Дима без церемоний вытолкнул голубенького прочь.

Черные костюмы он ненавидел. С того дня, когда ему пришлось – совсем молодым – хоронить маму.

Вспомнил – и сразу перед глазами ее лицо. Милое и вечно усталое – работала на две ставки, чтоб выучить-прокормить его, обалдуя.

С отвращением застегнул идеально отглаженную рубашку. Галстук выбрал серо-стальной – как осеннее небо.

Надю Жека сделал – явно в пику его наряду – веселенькой, все оттенки розового.

Она, едва увидела траурного Диму, ахнула:

– Но мы совсем не подходим друг другу!

– Так сегодня и надо, – отрезал Жека.

По-хозяйски вынул из Диминого шкафа пару черных туфель. Из Надиного – красные «лодочки». Кинул в пакет. Распорядился:

– Пока что ныряйте в сапоги – и вперед. Опаздываем.

Пешком идти не заставил – лихо подвез до павильона на «уазике».

В гримерке Полуянов мигом узрел: все одеты, кто как, только Анатолий, словно его близнец, в костюме.

Шепнул конкуренту:

– Тебя тоже нарядили?

– Ага. А из девчонок наших кукол Барби сделали!

Действительно, Алла и Надя в одежках цвета беби долл явно выделялись среди прочих героев. Может, их и будут разоблачать? А в показательно розовое обрядили, допустим, потому, что у девочек друг к дружке интерес? Амурный?

Журналист представил, как обнаженная наглая Алла ласкает дико смущенную Митрофанову, и не удержался, хмыкнул. Что за глупости в голову лезут!

Чего он, в конце концов, трясется? Надюха в свое время тоже цыганочку с выходом явила[1]. Может, у нее и другие грешки имеются? И на лобное место потянут именно образцово-показательную библиотекаршу? Сейчас был готов что угодно простить. Лишь бы его собственное грязное белье не ворошили.

– Дим, Дим, смотри! – толкнула в бок Надюшка.

Журналист обернулся.

В гримерную вступили Николай с Василисой. Они снова шли рядом. Мужчина глядел сурово, однако цепких лапок девушки со своего предплечья не стряхивал.

Бесцеремонная кандидатка наук кинулась к паре:

– А я думала, вы уже домой уехали!

– Обломайся! – грубо рявкнула Василиса. – Мы пятые. По рейтингу – выше вас.

Митрофанова покачала головой, шепнула Диме:

– Удивительный в России народ!

Шеф-редактор влетела в гримерку, надавала уже привычных советов: не сутулиться, не жевать, не болтать. Предупредила:

– Сегодня две программы снимаем. Так что после первого мотора никуда не уходим и не расслабляемся.

Героев переобули, причесали, наложили тон, повели в студию.

Ведущая сегодня снова сменила стиль. Полная противоположность вчерашнему мужскому костюму и зализанной голове. Волосы завиты старомодными локонами, туфли-лодочки с массивным каблуком. Скучное, в клеточку, до колен, платье. Дима смутно помнил: у его мамы подобное было.

– Какое-то ретро затевают, – шепнула Надя.

Но обсудить не успели.

Свет, мотор, камера.

Вступительных речей не последовало.

На сцену сразу вызвали Полуянова.

Когда поднимался, успел увидеть тревогу на лице Митрофановой. И явное облегчение на лицах остальных.

Внебрачный ребенок? Судебный иск? Очередной сумасшедший, обиженный на правду в его статье?[2] Пьяная и влюбленная Галинка в студии?

Ведущая пригласила сесть на диванчик. Интимно пристроилась совсем рядом. И панибратски спросила абсолютно неожиданное:

– Дима, ты часто вспоминаешь маму?

Полуянов – хотя вопрос шокировал – отозвался почти мгновенно:

– Нет.

Врать бессмысленно – камера все равно выдаст.

– Почему? – потребовала девушка, одетая в платье его матери.

– Тяжело вспоминать. Она погибла совсем молодой.

Надя – Дима мельком взглянул на подругу, сидевшую в первом ряду, – тоже свесила голову, понурилась.

Неужели телевизионщики решили ворошить давнюю грустную историю?[3]

А ведущая (по душе ей пришлась вчерашняя роль психоаналитика) продолжала терзать Дмитрия:

– Ты любил маму?

– Конечно.

– Как назывались ее духи?

– Э-э…

– «Красная Москва»! – выкрикнула с первого ряда Надя.