Свадебные колокола

Веня увидел на стенах живопись Италии, Испании и Англии, гравюры Франческо Гойи, офорты из его серии «Капричос», картины Эль-Греко, Веласкеса, работы нидерландских художников и нидерландское художественное стекло; рисунки пером Питера Брейгеля Старшего, искусство Швеции и Дании восемнадцатого века, портреты Александра Рослина; Рубенс, Ван Дейк, натюрморты Яна Фейта; голландские мастера — Ян Равенстейн, Ян Гойен, Ян Порселис, Ян Стен и Ян де Брай, гигант Рембрандт.

Веня забыл обо всём на свете, стоя перед Полем Сезанном, Полем Гогеном, Пабло Пикассо и русскими передвижниками; около Врубеля он думал о Блоке, у пейзажей Александра Иванова — о тайге, ставшей для него родным домом.

Неплохое, чёрт возьми, думал Веня, совсем неплохое чудачество.

Он не играл в просвещённого интеллигента, не притворялся — не всё нравилось, не всё было ясно, понятно, что-то подсказывало сердце, кое-что собственная голова.

Всё понять и всё принять никогда не возможно. Так уж устроен человек. Но что может быть отрадней, когда непонятное вчера становится ясным и простым сегодня? Из этих маленьких радостей и состоит познание мира.

Галка, голубоглазая медсестра, кудрявая и хорошенькая, как ветка сирени, проводила Веню к единственному больному.

Румяный, как будто щёки его были натёрты гримом, глазастый мужчина очень мало был похож на больного. Но он лежал с температурой под сорок, и Галка строго наказала Вене долго не задерживаться у него.

Исаченко, так звали больного, позапрошлой ночью перепутал брод через Волчью речку, утопил машину, сам еле выбрался из столь невесёлого приключения и получил воспаление лёгких. Он лежал в постели такой большой, неуклюжий, с огромными глазами, как у кефали, вытащенной из морской воды, и проклинал всё на свете.

Утопите новую служебную машину и подхватите двухстороннее воспаление лёгких, тогда вы легко поймёте состояние его духа и тела.

Исаченко, оказалось, знал всех в посёлке, в городе, был знаком с Гуревичем, но его не знал никто. Он работал геологом и напоминал Вене человека, который не имеет ста рублей, а имеет сто друзей и тысячу рублей.

Когда Исаченко узнал, что Веня едет в город, он обрадовался и сказал:

Заедешь по дороге, передашь тут от меня кое-что. Не надо никаких телеграмм. К лешему все телеграммы! — Он махнул рукой, тяжёлой и волосатой. — Вечером ты сядешь на пароход и к утру будешь на месте. Тебя встретят.

— Нет, я не могу, — ответил Веня. — У меня машина. Её в карман не положишь, и времени у меня нет такой крюк делать. Я тороплюсь.

— Тебе всё равно по пути, — сердито сказал Исаченко. — Брось ломаться. На машине ты всё равно до города не доберёшься все дороги размыло. — И он снова принялся проклинать свою утонувшую машину и Волчью речку и называть себя законченным и круглым идиотом.

Потом Исаченко достал из-под кровати коричневый с пятнами от влаги портфель и положил на него обе руки.

— Я опоздать могу, — начал снова отказываться Веня. — Меня тогда живо к стенке приставят.

— Что тебе нужно в городе? — спросил Исаченко. — У меня там до чёрта знакомых, провернут всё, что нужно, в два счёта.

— Ничего мне не нужно.

Мужчина вздохнул и поправил подушку.

— Зачем тогда едешь?

— В горком партии.

— Принимают, что ли?

Веня кивнул головой.

Исаченко внимательно посмотрел на Веню и тоже кивнул головой.

— Не знал, — сказал он. — Извини.

Разговор был окончен.

Веня, придерживая полы белого халата, который дала ему кудрявая медсестра, посмотрел на кожаный портфель. Его всё-таки разбирало любопытство.

А как же? Человек чуть было не отправился на курорт, с которого не возвращаются, думал Веня, а портфель не бросил. Свою машину я могу оставить здесь. Сёмка посмотрит. В таком посёлке можно оставить машину, да и не только машину.

Он поднялся и спросил:

— Что у вас там?

Исаченко похлопал по портфелю и устало отозвался:

— Золото.

На востоке уже давно не удивляются ни смерти, ни золоту, ни алмазам, ни крупнейшим комбинатам. Это сибирские будни. По мнению некоторых оптимистов, промышленный пульс времени и центр комсомольской жизни совсем скоро переместится в Сибирь. Чему же тогда удивляться?

— Много? — спросил Веня.

— Почти пуд. Хочешь, посмотри, — сказал Исаченко. Он протянул Вене портфель. — Я поставлю новые пломбы.

В портфеле в чёрных мешочках находились золотые монеты самой разнообразной чеканки. Их было больше, чем шишек на кедре, и они были разложены по странам. В этой коллекции были собраны деньги всего мира с изображением всех королей и королев за последние сто лет. Вене они показались похожими на одно лицо.