Свадебный бунт

Возвратившійся теперь Барчуковъ узналъ совсѣмъ не то. Ананьевъ самъ выискалъ, наконецъ, себѣ затя, да и какого еще? Лядащаго новокрещеннаго татарина! А Варюша крѣпко свою клятву сдержала, даже свято исполнила пообѣщанное возлюбленному, т. е. и впрямь бѣгала топиться и чуть на тотъ свѣтъ не попала.

Какимъ образомъ скромная, веселая и болтливая дѣвица, купеческая дочь, рѣшилась бѣжать изъ дома и не побоялась руки на себя наложить, — трудно было понять. Откуда у нея прыть эта взялась?

Барчуковъ зашелъ на достоялый дворъ, пообѣдалъ и, забравшись на сѣновалъ, лихо выспался… Когда на дворѣ смерклось, онъ былъ уже снова на ногахъ.

— Увидаться. Хоть пропадать, а увидаться! — рѣшилъ онъ, горя нетерпѣньемъ влюбленнаго скорѣе обнять свою дорогую Варю.

Барчукову чудилось, что съ той минуты, какъ онъ узналъ отъ Настасьи о лихомъ поступкѣ дѣвушки, она будто стала ему вдвое дороже и милѣе. Дѣвушка доказала ему этимъ на дѣлѣ, а не на словахъ однихъ — свою крѣпкую любовь.

Стало быть, Варюша теперь на все пойдетъ. Убѣжать изъ дому со мной легче будетъ, чѣмъ одной… А коли Клима Егорыча отъ того второго побѣга дочери совсѣмъ расшибетъ кровь горячая, — то, почитай, тѣмъ лучше.

И, не будучи злымъ, Барчуковъ усмѣхнулся при мысли, какъ горячая кровь Ананьева вскипятится въ немъ и, въ первый разъ своротивъ ему всю рожу на сторону, во второй совсѣмъ прихлопнетъ. Не будучи корыстолюбивъ и жаденъ, Барчуковъ, все-таки, подумывалъ и о послѣдствіяхъ такой случайности, т. е. будетъ ли по закону бѣглая дочь наслѣдницей умершаго скоропостижно отца?

— Эхъ, законовъ-то я вотъ не знаю. Надо бы справиться прежде въ приказной палатѣ… Зайду завтра къ Нерышкину повытчику. Онъ всю уложенную грамоту наизусть знаетъ.

И черезъ минуту малый думалъ, сожалѣя:

— И зачѣмъ это законы эти писаны, только смущенье отъ нихъ одно людямъ. Хочешь что сдѣлать и опасаешься, можетъ, не по закону выйдетъ. А какъ ихъ всѣ знать! Хорошо еще, если-бъ всѣ законы были подходящіе, а то вѣдь есть совсѣмъ чудесные законы. Вотъ смертоубивство всѣми какъ есть законами воспрещается. Это обыкновеніе хорошее и понятное. А то есть дѣла, которыя не грѣхъ и не обида никому, а, глядишь, однимъ какимъ закономъ воспрещено. И знай его, хоть онъ и одинъ только. А то еще хуже того. И закона нѣтъ запретнаго на иное поступленье, а судьи — правители соврутъ, что есть, и засудятъ нашего брата, темнаго человѣка.

Барчуковъ, однако, чувствовалъ, что напрасно причисляетъ себя къ темнымъ людямъ. Его жизнь на Москвѣ и все, что онъ видѣлъ и испыталъ въ своихъ долгихъ странствованіяхъ по всей Россіи, — многому научили его. Отъ природы смѣлый, иногда даже дерзкій въ исполненіи задуманнаго, онъ разумомъ и опытомъ былъ, конечно, смышленнѣе и изворотливѣе многихъ городскихъ и слободскихъ астраханцевъ, начиная съ властей, въ родѣ Ржевскаго, и до тупоумной, разнописьменной и разноязычной толпы, наполнявшей городъ.

Итти тотчасъ ко двору Ананьева, пробраться въ домъ его, хотя бы и со взломомъ, проникнуть въ горницу Варюши и увидѣться съ нею послѣ долгой разлуки — было рѣшено Барчуковымъ безповоротно. Что тамъ ни будь!

Да и опасаться ему особенно было нечего. Самъ хозяинъ былъ человѣкъ глупый, не прыткій, легко терялся при всякой нечаянности, да ко всему еще теперь прибавилась у него и хворость. Рабочіе, ночующіе у Ананьева въ домѣ, числомъ трое, были на подборъ глуповатые инородцы: юртовскій татаринъ, башкиръ и армянинъ. Они же, вдобавокъ, привыкли издавна видѣть въ лицѣ Барчукова своего непосредственнаго главу и начальника. Сразу теперь они и не сообразятъ ничего.

XI

Въ девять часовъ вечера молодой малый сидѣлъ уже верхомъ на заборѣ, отдѣлявшемъ дворъ Ананьева отъ улицы.

— Признаютъ ли они меня? А ну — нѣтъ?.. спрашивалъ онъ себя уже въ третій разъ, какъ бы не рѣшаясь спрыгнуть внутрь…

Только теперь вспомнилъ онъ, что на дворѣ ночью всегда спускались съ цѣпи два огромныхъ пса какой-то персидской породы. Собаки хорошо знали его и любили, но онъ соображалъ, что долгая разлука и на вѣрную собачью природу имѣетъ вліяніе.

— Коли забыли меня — разорвутъ, — думалъ Степанъ. — Ужъ лучше на глаза Ананьеву попасть и палки его отвѣдать, чѣмъ быть загрызанному собаками до полусмерти.

Недолго продолжались сомнѣнья молодца.

Онъ свистнулъ тихонько, потомъ замяукалъ. Собаки насторожѣ услыхали, бросились чрезъ весь просторный дворъ въ его сторону и раза два тявкнули, чуя ночное посѣщеніе чужого человѣка.

Подскакавъ къ забору, оба огромные пса залились громкимъ и злобнымъ лаемъ.

— Сейка! Михоръ!.. окликнулъ ихъ Барчуковъ въ полголоса.

Собаки смолкли сразу и стали какъ бы въ недоумѣніи, задравъ головы на заборъ, гдѣ сидѣло нѣчто, какъ имъ казалось, чужое и родное вмѣстѣ, и будто новое и давно будто извѣстное.

Нѣсколько словъ ласки со стороны Барчукова заставили собакъ жалобно взвизгнуть, и одна изъ нихъ, махая хвостомъ, положила лапы на заборъ и потянулась къ нему… Барчуковъ спрыгнулъ во дворъ, и собаки тотчасъ завертѣлись вокругъ него съ радостнымъ визгомъ отъ неожиданнаго счастья.