Свадебный бунт

— Сказывала она мнѣ, да я не повѣрила. Думала, какъ ты пройдешь! Нельзя. Двери у насъ строго наказано родителемъ запирать, да не слушаютъ батраки, на собакъ надежду имѣютъ. Ну, да что ужъ тутъ… Говори лучше… Разсказывай, что ты и какъ? Здоровъ ли? Соскучился ли по мнѣ? А я-то… Знаешь… Я вѣдь топилась… Если-бъ не татаринъ съ калмыкомъ, — была бы на томъ свѣтѣ теперь… Я тебѣ все разскажу про Затылъ Иваныча, про загадку родителя, что загадалъ мнѣ съ этимъ сватовствомъ… Да я въ водѣ разгадала. Все развязала — какъ топиться замыслила. Теперь бросилъ онъ и думать о Затылѣ новокрещеномъ… Ну, ну, говори ты, все сказывай! На Москвѣ былъ? Письменный видъ справилъ… Коли справилъ, мы попытаемъ опять удачи. Можетъ, родитель смилуется…

И Варюша, упрашивая любаго разсказывать о себѣ все, черезъ что онъ прошелъ… не давала ему говорить и, перебивая, сама сбиваясь, урывками, начавъ съ конца, разсказала Барчукову все происшествіе, разыгравшееся въ домѣ за его отсутствіе. Она вышла изъ бѣды только случайно, тѣмъ, что топилась и не утонула. Иначе она была бы теперь неминуемо женой новаго астраханскаго перекрестя изъ татаръ или на погостѣ.

Влюбленные бесѣдовали, а время шло и шло… Съ минуты, когда Барчуковъ вошелъ въ домъ, и до разсвѣта, много, казалось, времени было, — часовъ восемь… А между тѣмъ, вдругъ Варюша стала различать въ мракѣ комнаты черты лица своего возлюбленнаго Степушки. И она ахнула отъ радости, ибо до тѣхъ поръ только слышала, но не видѣла его около себя…

Но Барчуковъ тоже ахнулъ, приглядѣвшись… Лицо милое онъ радъ былъ увидѣть, да сообразилъ въ ту же минуту, что пора уходить изъ дому.

— Надо бѣжать, дорогая… Сейчасъ проснутся батраки.

— Да… Да… Надо!.. Скорѣе!.. Обожди токмо самую малую толику. Дай поглядѣть на себя…

И снова говоръ, шепотъ, да и поцѣлуи долгіе…

А еще свѣтлѣе на дворѣ… Разсвѣтаетъ.

— Пора. Прости, родная. Ночью будущей опять проберусь.

— Если двери будутъ на запорѣ, ты отъ сосѣда Качурова лѣсенку перетащи и къ окну моему приставь, — объяснила Варюша. — У нихъ маляры домъ красятъ и стремянки свои на ночь оставляютъ. Понялъ.

— Понялъ. Прости.

— Ну, прости. Съ Богомъ. Авось-то…

Но въ ту же минуту внизу кто-то чихнулъ.

Молодые люди переглянулись… Наступила пауза смущенья. Они поняли, что сплоховали, затянувъ свиданіе.

— Можетъ, во снѣ,- сказала Варюша.

— Во снѣ не чихается. На яву. Бѣда. Если пойдешь, да увидитъ… Кричать примется… Эхъ-ма… И я тоже, что малый ребенокъ. Давно бы пробраться въ темнотѣ…

Внизу громко зѣвнулъ кто-то… разъ и два… Прошамкалъ сладко:

— Господи Іисусе Христе! — а затѣмъ уронилъ что-то на полъ.

— Бѣда, Варюша! Что теперь дѣлать! — проговорилъ молодецъ. — Я и ума не приложу. Какъ это мы этакъ наребячили!

Варюша смотрѣла на друга тревожными глазами и недоумѣвая… Она придумывала и ничего придумать не могла…

Выйти теперь изъ дому было невозможно.

— Спрячься. Укройся гдѣ въ домѣ до ночи! — вымолвила она вдругъ. — Днемъ я тебѣ хлѣба добуду тайкомъ.

— И то правда! Да гдѣ?!..

— На чердакѣ. Кто туда пойдетъ за день! Одна развѣ Настасья…

— Вѣрно. Отлично. Умница ты, Варюша! — воскликнулъ Степанъ. — Какъ лихо надумала. Еще лучше, чѣмъ уходить… Я эдакъ недѣлю могу прожить съ тобой въ домѣ. Ей-Богу. День на чердакѣ, а ночь здѣсь. То-то диво!

И друзья пришли въ новый восторгъ отъ надуманной хитрости и снова беззаботно усѣлись рядкомъ и заболтали о своихъ дѣлахъ.

Ходъ на чердакъ былъ почти рядомъ съ горницей Варюши, и пробраться молодцу туда нужна была одна минута.

XII

Былъ уже день на дворѣ, часовъ семь, когда рано поднявшійся Климъ Егорычъ тихонько гулялъ около своего дома по пустырю и по огороду, пользуясь утренней прохладой… Рабочіе, три человѣка, чинили сѣти около сарая, женщины шмыгали по дому и по двору съ хозяйскими заботами и хлопотами. Молодая сударушка, дочь хозяина, еще почивала. Ананьевъ заходилъ въ горницу дочери, когда собрался отъ себя внизъ, и поглядѣлъ, какъ дѣвица сладко спитъ и сопитъ.

— Кричала она во снѣ ночью или мнѣ мерещилось? — раздумывалъ теперь Ананьевъ. — Или кто изъ этихъ олуховъ со сна оралъ?..

Ананьевъ, послѣ ужаснаго приключенія съ дочерью, любилъ ее, казалось ему, больше прежняго, но, все-таки, ему было обидно и «досадительно» все происшедшее. Мысленно онъ попрекалъ дочь за то, что она своимъ поступкомъ причинила ему ударъ. Отъ перепугу захворалъ онъ.

И вотъ нынѣ все рыл такъ перекосило, что людей совѣстно! — думалъ и говорилъ онъ.

Выдать дочь за понравившагося ему хитраго перекрестя, съ прозвищемъ Затылъ, ватажникъ уже не надѣялся, но вообще усовѣстить дочь «бросить мысли» о пропавшемъ безъ вѣсти Барчуковѣ — онъ крѣпко надѣялся.

— Пройдетъ еще съ полгода, — мечталъ Ананьевъ, — и я свадебку отпраздную. Пора! Долго-ль мнѣ съ этакимъ рыломъ жить. Сказываютъ люди, что коли хватитъ еще разъ, либо два, — то и ложись до страшнаго суда.

Гуляя тихонько и раздумывая также неспѣшно, раскидывая мыслями о своихъ обстоятельствахъ, Климъ Егорычъ все приглядывался къ одному чудному обстоятельству, что лѣзло на глаза и въ мысли…

— Что за диковина? — вымолвилъ онъ наконецъ.