Свадебный бунт

— Ну, и слава Богу, слава Богу, — проводила его Сковородиха. Оставшись одна, стрѣльчиха задумалась и заохала опять:- Ахъ, Создатель! И какъ это я, баба умная, эдакому глупству повѣрила? И везутъ-то на подводахъ! И паленой-то свиньей пахнетъ! И вокругъ-то корыта съ толокномъ вѣнчать! Ахъ ты, Господи! Какая слѣпота на умнаго человѣка найти можетъ. А все этотъ пролазъ, этотъ поганецъ… Парташкинъ этотъ. Ну погоди же, зубоскалъ…

И прежде всѣхъ стрѣльчиха взялась за свою Айканку…

Но не одна стрѣлецкая вдова попалась на удочку…

Въ то же время въ домѣ ватажника Ананьева происходило то же самое, только шуму было меньше; бѣгать и охать было некому. Климъ Егоровичъ бѣгать не могъ, но тревожно ходилъ изъ горницы въ горницу, а то выходилъ и въ огородъ. Варюша сидѣла у себя, вздыхала и кручинилась, когда отецъ заходилъ къ ней. Но едва онъ выйдетъ, дѣвушка усмѣхалась, трясла головой, а то и просто смѣялась. Она знала еще заранѣе, кто нѣмцевъ привезетъ на словахъ въ Астрахань въ качествѣ царскихъ жениховъ.

Къ ней еще съ вечера забѣжалъ на минуту Лучка, разсказалъ про свой финтъ, прибавивъ, что надумалъ его ради ея и друга Барчукова. Нуженъ этотъ финтъ, чтобы смутить народъ, а смута нужна для другого важнѣющаго дѣла. Но только въ данномъ случаѣ Лучка выбралъ такой финтъ, чтобы можно было однимъ камушкомъ двухъ воробьевъ зашибить — и дѣло государское справить, и Барчукова женить на Варюшѣ. Какъ все это произойдетъ, какимъ образомъ отецъ согласится на ея бракъ съ Барчуковымъ, перестанетъ мечтать о своемъ Затылѣ Ивановичѣ, Варюша, конечно, не знала и догадаться не могла.

— Ужъ будь покойна, все наладится. Я за все отвѣчаю, — сказалъ Лучка такимъ голосомъ, что Варюша повѣрила ему.

Въ полдень Ильина дня явился на дворъ дома Барчуковъ и спросилъ хозяина. Климъ Егоровичъ, увидавши молодца, сразу озлился, и сразу языкъ, пришибленный хворостью, прилипъ къ гортани.

— Прости меня, Климъ Егоровичъ, — заговорилъ Барчуковъ. — Хочешь, я въ ноги поклонюсь?

— Не прощу. Ты мнѣ бѣльмомъ на глазу, — заговррилъ Ананьевъ. — Отъ тебя у меня дочь бѣгала топиться, отъ тебя расшибло меня всего. Гляди, гдѣ что. Глаза, ротъ — не съищешь сразу. Все отъ тебя, дьяволово сѣмя. Проклятъ тотъ день, въ который я тебя въ домъ свой впустилъ. Уходи прочь отсюда.

Барчуковъ сталъ на колѣни, но Ананьевъ махнулъ рукой и отвернулся.

— Прости, Климъ Егоровичъ. Времена, вишь, какія… Россію всю подѣлили и порвали на части. Дронъ правитъ… Самъ посуди, что и съ тобой можетъ приключиться. Вѣдь нѣмцевъ, слышь, везутъ. Отдавай дочь скорѣе замужъ. За что ее губишь?

— И отдамъ, разбойникъ ты эдакій, да только не за тебя. Отдамъ, какъ сказывалъ, за князя Макара Ивановича. Настою я на своемъ. Не дамъ дѣвкѣ ортачиться, озорничать. А убѣжитъ опять топиться, пущай утопится. Туда ей и дорога.

— Послушай, Климъ Егоровичъ, въ бѣду ты попадешь. Князь твой не женится на Варюшѣ, вѣрно тебѣ я сказываю. Не можетъ Затылъ Ивановичъ, или Макаръ, что ли, по-твоему, Ивановичъ, жениться на Варюшѣ. Соберешь ты дочь подъ вѣнецъ, а тутъ, послѣ оглашенія въ церкви, какъ разъ какая помѣха выйдетъ. Макара Ивановича попъ вѣнчать не будетъ, а нѣмцевъ въ ту пору подвезутъ. И шабашъ, пропала твоя Варюша.

— Что ты мнѣ, дьяволъ, турусы на колесахъ разводишь? — воскликнулъ Ананьевъ.

— Не турусы, Климъ Егоровичъ, вотъ тебѣ Богъ святъ.

— Молчи. Не родился еще тотъ человѣкъ, который мнѣ будетъ зубы заговаривать. Помѣха! Попъ не будетъ вѣнчать! Заплачу я, отвалю денегъ чистоганомъ какому ни есть попу, онъ мнѣ осетра съ бѣлугой обвѣнчаетъ. Пошелъ со двора, говорю. Чтобы не видали тебя, подлеца, глаза мои. Уходи.

— Ладно. Помни только, Климъ Егоровичъ, когда все свалится на тебя, придавитъ тебя бѣда бѣдовая, посылай на дворъ къ посадскому Носову за мной. Я тамъ живу. Мигомъ прибѣгу.

— Провались ты сквозь землю! — внѣ себя выговорилъ Ананьевъ, наступая на парня. — Уходи, не то велю дубьемъ гнать.

Барчуковъ, улыбаясь, двинулся со двора, но, оглянувшись разъ на домъ, увидалъ въ окнѣ Варюшу. Мгновенно они переглянулись издали и объяснились не то глазами, не то знаками. Ничего посторонній не примѣтилъ бы, да и не было ничего, со стороны судя. А между тѣмъ Барчуковъ понялъ и узналъ лишній разъ, что Варюша весела и довольна, шибко надѣется на счастливый исходъ всѣхъ обстоятельствъ, попрежнему, конечно, думаетъ о немъ и ни на кого не промѣняетъ. Да и много чего успѣла наговорить Варюша, стоя у окошка и только одинъ разъ взглянувъ на него черезъ весь дворъ и только чуть-чуть двинувъ руками.

Должно быть, у влюбленныхъ языкъ свой, чудной, особаго рода. Одинъ пальцемъ двинетъ, а другой въ этомъ цѣлую рѣчь найдетъ, услышитъ и пойметъ. А рѣчь эта понятнѣе, вѣрнѣе и пуще за сердце хватаетъ, глубже въ душу западаетъ, чѣмъ иная обыденная рѣчь, хотя и красно языкомъ выраженная.

Барчуковъ ушелъ со двора Ананьева совершенно довольный и веселый, какъ если бы ватажникъ простилъ его или если бы онъ просидѣлъ цѣлую ночь съ возлюбленной.