Свадебный круг: Роман. Книга вторая.

— Ты женился, — не спросила, а утвердительно сказала Надежда, заглядывая ему в лицо. — Я все знаю. Она дочь того широкозубого мужика, который все орал: пить, так водку, воровать, так миллион. Как тебя угораздило? Что, она очень красивая?

«Ах, Надя, Надя, какое теперь тебе дело, что у меня за жена?» — подумал он и чуть ли не оправдываясь, проговорил:

— Но ведь дочь и отец могут быть разными.

— Возможно, — не веря, усмехнулась Надежда. — Еще я знаю, что ты председатель колхоза. Я ведь слежу за тобой, — с похвалой себе сказала она, прижимаясь к его плечу. — Ой, Гарик, Гарик, как все изменилось. Тяжело тебе? — заглядывая ему в глаза, проговорила она, и опять прорвалось любопытство, а может, даже ревность. — Ты счастлив? Она, наверное, спокойная, надежная, идеальная хранительница семейного счастья, да?

— Счастье — это когда поедешь за сеном и веревка не лопнет, а у меня она все время рвется, — ушел он от ответа.

Вот и ресторан, где решил Серебров поговорить с Надеждой. В это время сюда забегали торопливые люди, чтобы наспех проглотить запоздалый обед. И только трое капитально расположившихся завсегдатаев южного обличья проводили Надежду завистливыми, знойными взглядами: отлично сложенная женщина с упругой походкой.

Серебров выбрал столик за массивной колонной, чтобы не мешали эти досужие взгляды. Надежда, уверенно достав из своего портфельчика пачку сигарет, закурила. Это тоже была перемена в ней. Он залюбовался ею. Модный свитерок-самовяз с полосами подчеркивал ее стать, в больших, таких красивых продолговатых глазах вопрос.

— Ты знаешь, почему я написала тебе?

— Нет, — уверенный в том, что написала она из-за дачи, покривил он душой.

— Я очень хотела тебя увидеть, — притрагиваясь длинными своими пальцами к его руке, проговорила она. — Очень хотела увидеть. У меня опять такое ощущение, что я одна. На всем белом свете одна как сирота.

Он усмехнулся: начинается прелюдия к разговору. Теперь Надежда скажет, что никто из числящихся в друзьях не хочет им помочь. Если она начнет этот разговор, он объявит его запретным. Пусть Макаев сам играет по какому-нибудь своему сценарию.

Но Надежда ни о даче, ни о статье не говорила.

— И отчего же у тебя такое разочарование? — снисходительно спросил Серебров, не веря в ее одинокость.

Повторяя спичкой узор на скатерти, она проговорила:

— Я не знаю, Гаричек, как тебе сказать…

Все понимающая смазливая официантка оценивающе посмотрела на Надежду и расставила тарелки. Потом нетерпеливо нацелилась привязанным на шпагатике карандашом в блокнот.

— Вино пить будем?

— Обязательно, — сказал Серебров, утверждая официантку в каких-то ее скрытых заключениях. — Что там у вас получше?

Пока официантка записывала заказ, Надежда смотрела на кончик сигареты и молчала. Тогда Серебров сам решил начать разговор для того, чтобы Макаевы не надеялись. Он спасать их не намерен. Однако у Надежды его слова не вызвали интереса.

— Да, Макаев вначале испугался, требовал, чтоб я тебе написала. Я тоже сказала ему, что надо выплатить за дачу деньги. Мне эта его возня противна. Для чего жить? Чтоб обманывать, обводить вокруг пальца, и этому радоваться. Ах, как мне обрыдла его хитрость и изворотливость. Я думала, он твердый, решительный, а он просто хитрый, — и вдруг обрушила на Сереброва новость, — если будет такое продолжаться, я уйду, Гаричек, от него. Точно уйду.

Вот это была неожиданность! Серебров закурил, чтоб как-то скрыть свою растерянность. Чего-чего, а такого известия он не ожидал. И у него стала таять холодноватая настороженность. Надя, Наденька…

За окнами уже синел ранний зимний вечер, и пиликали на эстраде музыканты, настраивая инструменты. Невдалеке сели вовсе зелененькие девчушки-стрекотухи. Они неумело, демонстративно закурили, выпили какой-то дрянной плодово-ягодной «краснухи» и, перешептываясь, стали ждать, когда ударит музыка. Глаза их сияли. Начиналась роскошная, почти взрослая жизнь. Наверное, такими же были они с Надькой, когда удавалось попасть сюда в студенческие годы.

Он боялся смотреть ей в глаза. «Эх, Надя, Надя, жалость моя! — хотелось прошептать ему. — Почему же так поздно ты решилась?» — но он не сказал этих слов, поднял фужер с вином, чокнулся.

Завел свою бодрую музыку оркестр. Молодые и не очень молодые щеголи доняли их, то и дело вырастая перед столом, чтобы пригласить Надежду.

— Может, пойдем? — спросил он.

— Конечно, Гарик, — сговорчиво откликнулась она.

Серебров шел рядом с Надеждой полутемными улицами, обеспокоенный и смущенный. «Надежда, Надежда. Собирается бросить Макаева». Теперь уже не радость, а смятение вызвала у него эта новость. И смятение это усилилось, когда Надежда, сжимая его локоть, проговорила с раскаянием в голосе:

— Ты знаешь, Гарик, я почему-то теперь думаю, что вовсе неважно, где жить, а с кем — очень важно. Очень простой вывод, но как долго я к нему шла, — и, сбрасывая снег, провела затянутой в перчатку рукой по заснеженным штакетинам.

Наверное, все-таки не ушло, не исчезло все то, что связывало его с Надеждой.