Свадебный круг: Роман. Книга вторая.

— Если статья выйдет, займутся всерьез, может заинтересоваться и обком партии. Загорится сыр-бор. И тебя вспомнят. Выход такой: жена Макаева, Надежда Леонидовна, заявит, что дом этот покупал не Макаев, а она. И ты ей, Гарольд Станиславович, понимаешь, ты, а не кто-нибудь купил эти срубы в Ложкарях. Вы с ней друзья детства, Макаев говорит, что, кроме того, у вас что-то там было… Я, конечно, не знаю, что. Тебе лучше знать. И все затихнет.

В Сереброве волной поднялось возмущение. Он вскочил. Ну и Маркелов, ну и ловкач, ну и дока, чего придумал, но он сдержал себя.

— А где же документы на мою покупку? — спросил он.

Маркелов рассмеялся: да кто оформляет документами, если это сруб для бани? Есть у нас в бухгалтерии одна фитюлька, но ее не надо. Вот так будет лучше: ты закупил срубы. Там, где есть на баньку, определенно можно поставить пятистенок. Покупал, мол, а потом еще приторговал.

Серебров взглянул на Маркелова: ой, хорош Григорий Федорович! Как ребенка хочет его облапошить. Но Серебров потупил взгляд, прикинулся простачком:

— Так ведь я не дарил срубы, Григорий Федорович.

Маркелов покосился на Сереброва, заподозрил, что тот валяет дурачка, крякнул:

— Тут не до шуток. Меня могут за штаны, и…

— И меня могут за штаны, и… — в тон ему повторил Серебров.

— Ну тебе что, ты начинаешь. Легко отделаешься. Даже тебе приятно будет, освободят от председательства, выговор небольшой запишут, и лети куда хочешь. Вон ты как упирался, на колхоз не шел, будто жеребчик перед кастрацией.

Ценил теперь себя Маркелов. И не хотелось ему расставаться со славой. Пусть Серебров примет на себя позор за махинации со срубами и уезжает.

Но сложность была в том, что Серебров теперь освобождаться от председательства не хотел. Ночей недосыпал, думал, как вытянуть «Труд». Вдруг ему стало обидно за эти места, почему они прозябают? Надо их поднять, но выдюжит ли он? Удастся ли ему? Обижался по-прежнему на него бригадир, плакала агрономша Агния Абрамовна, но было что-то важнее и приятнее этих стычек: не замечал теперь Серебров в глазах людей неверия. Взгляды были любопытные. И даже слова Павы Звездочетова о том, что сорвет резьбу Серебров, теперь не повторяли, а сухонькая Глаха, жена Звездочетова, как-то сказала в магазине продавщице Руфе, что шилом звали Сереброва в Ложкарях, дак шило и есть, везде поспеет, так и вертится. Гляди-ко, долго ли у нас, а уж водопровод провел и ясли открыл.

Почему-то теперь было ему не безразлично, что о нем скажут люди.

— Меня увольнение как-то не поманивает, — замкнувшись, проговорил он, глядя в окно на сугробы, из которых острые планки штакетника высовывались, как зубья пилы.

— Да не трусь ты. Это одна формальность. Ты просто напишешь объяснительную, что купил сруб у дяди Мити для Надежды Леонидовны, поскольку был в дружбе, а дядя Митя подтвердит: эдак, мол.

Да, гладкий, логичный сценарий сочинил Макаев. Даже честь жены не пожалел, плетите, что угодно. Не вмещались в сценарий, на взгляд Григория Федоровича, чистые мелочи. Серебров знал, что за «мелочи». Банный сруб оказался пятистенком — мелочь, ставил его Макаев не на свои деньги, а за счет колхоза «Победа» — тоже мелочь. И даже за наличники, резьбу по дереву, кладку камина и печей, строительство бани расплачивался с дядей Митей не Макаев, а колхоз.

В глазах у Маркелова уловил Серебров усталость. Наверное, и правда сердце болело. На мгновение вдруг ощутил он жалость к Григорию Федоровичу.

— Зачем ты, Григорий Федорович, известный человек, отличный руководитель, влезаешь в эти махинации, имя свое порочишь?

Но знал: не поймет его порыва, не примет этих слов Маркелов, обидится: яйца курицу учат. Серебров вздохнул, превозмог это желание и проговорил с усмешкой:

— Прекрасное сочинение! Его надо послать на студию художественных фильмов, и Макаева переводом оформить сценаристом, а тебя, Григорий Федорович, директором картины.

Маркелов обиженно заворочался на стуле.

— Смеешься, а ведь ты все начинал, ты позвал Макаева в гости, — стал цепляться Григорий Федорович. Хотелось ему втянуть в компанию Сереброва, но Серебров, откинувшись на стуле, пошевелил в воздухе пальцами.

— Это ведь две больших разницы, Григорий Федорович, как говорят в Одессе. Очень больших разницы.

— Не знаю, как там говорят, — насупился Маркелов, — но моя просьба такая: пока не поздно, съезди в Бугрянск, обломай преподобного Алексея, пусть свой фельетон не печатает. По гроб не забуду добра. Виктор-то Павлович считает, что ты стакнулся с Рыжовым, чтоб ему отомстить. Он ведь из-под носа у тебя Надежду Леонидовцу увел, — остро и пытливо глядя на Сереброва, не то спросил, не то утвердительно проговорил Маркелов. Сереброва это уязвило.

— Ну, Макаев… фантаст. Какая месть?!

Серебров выругался.

— О чем не подумаешь, — вздохнул Маркелов. — Съезди, чего тебе стоит.

Час от часу было не легче: Алексея надо уламывать.