Свадебный круг: Роман. Книга вторая.

— Ты, Гарольд, ухо востро держи. Не прохлопай Верочку, а то за ней приударяют. Учителя тоже не промахи.

Серебров тогда усмехнулся. А теперь понял, кто «не промах» в Ильинском. Валерий Карпович, вот кто!

Сереброву никогда не нравился этот Валерий Карпович. Казались неестественными его повадки плохого драмкружковца. Здороваясь, он изображал рубаху-парня и с замахом хлопал по руке.

Говорил, встав в позу, что ему не дают ходу, зажимают. Окончательно осердившись на клубную работу, которая не приносила ему ни должного уважения, ни средств, ударился по оформительской части: малевал для колхозов плакаты, диаграммы, графики. Его кривобокие коровы и похожие на степных сайгаков овцы были изображены на всех придорожных и при-конторских щитах. В глаза и за глаза называли Валерия Карповича Помазком.

Как-то Серебров посадил Валерия Карповича в машину. Тот был в испятнанном краской черном не то плаще, не то халате, с фанерным ящиком на брезентовом ремне. На лице еще больше прибавилось веснушек, словно брызги от сурика. В потускневших глазах ожесточенность. Видно, и от Сереброва ждал вредных вопросов, поэтому сразу объяснил:

— Отпуск у меня, а я работаю. Очень даже удивительно почему, да?

— Да, удивительно, что же ты себя истязаешь? — откликнулся насмешливо Серебров.

— А очень даже ясно. У меня ведь бабки миллионерши нет, а мне надо «жигуленка» или «москвича» купить. Я в секрете не держу, надоело всю жизнь стоять на обочине с поднятой рукой и глотать пыль.

Видно, пришел Валерий Карпович к неожиданному для себя выводу, что прозевал чего-то в жизни, и вот начал судорожно наверстывать потерянное: в школе брался преподавать все — от физкультуры до математики, соглашался, если за деньги, плясать Дедом Морозом на детских елках.

«Неужели Вера, умный человек, не понимает, что не тот человек — Валерий Карпович?» — с мучительной обидой думал Серебров по дороге в Ложкари. Ему стало до того нехорошо, что он остановил машину и вышел на обочину дороги. Внизу свежо и умыто стоял лес. Стволы осин, толпившихся в подлеске, были зелены от молодой весенней силы, хотя в распадках еще по-зимнему, гребешками, тянулись снежные суметы. Невидимые пичуги отчаянно и задорно перепевались, создавая свой неведомо как организовавшийся оркестр. Серебров поразился: птицы знали толк в музыкальной грамоте. Вступала одна со своим немудрым чивиканьем, а где-то вдали другая поддерживала ее и с такой россыпью начинала насвистывать, что не удерживались остальные и включались в слаженный оркестровый перелив.

В небе, вызывая все то же радостное удивление, дисциплинированными углами плыли гуси, заставляя думать о большой разумности этих птиц. Гуси понимали язык вожака, перестраивались и рассыпались перед тем, как садиться. Прав был Евграф Иванович Соколов, когда не только одушевлял все в природе, но и приписывал разум. Серебров проводил взглядом косяк гусей и сел в машину. Интересная штука жизнь. Он вдруг подумал, что не отдаст Веру Помазку, что должен поехать сейчас же в Ильинское. Чтобы расчетливый Помазок стал отчимом его дочери — никогда! Это было настолько противоестественно, что Серебров скрипнул зубами и прибавил скорость.

Уже вечерело, когда он повернул к учительскому пятистенку. Он знал, что Вера теперь живет не в шумящем от сквозняков скрипучем общежитии, а в рубленом двухквартирном доме. В окнах горел свет, и Серебров, не таясь, взошел на крыльцо.

Вера что-то делала у печки на кухоньке, отделенной занавеской от коридора, а Танечка, еще в платке, таскала на бечевке игрушечный автомобиль и, надувая губешки, пищала: би-би-би.

Серебров присел перед дочкой и вытащил из-за пазухи Буратино.

— Я приехал на биби, и вот тебе Буратино. Ну, как ты?

Танечка прижала к себе Буратино и забыла об автомобиле. Выглянула Вера.

— Что же ты не сказала, что выписывают Танечку?

— Ну зачем вас тревожить? — создавая дистанцию этим «вы», ответила Вера.

— Какое беспокойство, что ты, Вера! — воскликнул он, снимая куртку.

— Где нам до вас, Ложкарей, — все клонила она к отчуждению. Сереброва это насторожило. Есть еще, что ли, кто тут? Он заглянул в большую комнату. Там уютно сидел на диване Валерий Карпович в семейных тапочках и мастерил от нечего делать бумажную лодочку. Вид у него был приличный, чувствовалось, что эта обстановка для него привычна, и он на законных правах обосновался тут. Одет торжественно: белая рубашка, коробящийся новый галстук,

«Сумел пролезть», — враждебно подумал Серебров, но изобразил на лице почти дружеское удивление.

— Ну как, «жигуленка» не купил, Валерий Карпович?

— Нет пока, жду, — ответил тот, нахмурив белесые брови. — Разве нынче без знакомства купишь? Вот бы «газик» списанный где-то раздобыть. Может, у вас в колхозе есть? — вдруг загорелся он.

Да, он чувствовал себя по-хозяйски и даже вот припрашивал, а Серебров не мог справиться с возникшим от неожиданной этой встречи смущением. Сказал к чему-то, что заглох у него мотор, так нет ли у Веры какого-нибудь проводочка.