Свадебный круг: Роман. Книга вторая.

— На каком основании не выдаете деньги «Победе»? — с порога задиристо спросил загоревший, с посветлевшими усами и облупившимся носом зампред колхоза Серебров. Николай Филиппович, чистый ясный, в белой рубашке, причесанный, благодушный, просматривал бумаги. На лице его отразилась брезгливость: это что за нахальный, что за невоспитанный человек поднял шум в таком приличном, и важном учреждении? Улыбка слиняла с его лица. Тьфу, да это же Серебров, запыленный, злой, потный. Типичный хам и грубиян и вообще — растленный тип.

— И не выдадим. Вы нарушаете финансовую дисциплину, — оскорбленно проговорил Огородов и отвернулся, не желая смотреть на Сереброва.

— А отчего же вчера давали и позавчера? — поигрывая ключом от машины, спросил с ядом в голосе Серебров.

— Пока не узнали о нарушениях, — опять скупо и неохотно, в сторону, буркнул Огородов.

Ерунду он порол этот благообразный Огородов. У него не было повода для придирки. Ведь есть законное распоряжение на ежедневную выдачу зарплаты. Серебров сбегал в кассу и принес это распоряжение, припечатал ладонью к столу перед Огородовым. Тот пренебрежительно скривил губы.

— За один день до того, как было принято это решение, вы выдали самочинно, — проговорил он, — и поэтому…

С каким наслаждением ругнул бы Серебров самодовольного несостоявшегося тестя, но он сдержал себя.

— Разрешите позвонить.

— Нет, по этому телефону нельзя. Он служебный, — кладя руку на трубку, мелочно проговорил

Огородов.

— Хорошо! — с упрятанной в полуулыбку ненавистью прошептал Серебров и побежал на почту, принялся обзванивать колхозы, в поисках Шитова.

Банковская кассирша уже захлопнула окошко, Огородов запирал на замки двери своего кабинета, чтоб идти обедать, когда влетевший Серебров вежливо предупредил:

— Вам сейчас позвонит из Тебеньков Виталий Михайлович.

— Я пошел обедать, — не замечая Сереброва, сказал Огородов охраннику и двинулся к выходу. Телефонный звонок застиг его на пороге.

— Вас Шитов, — проговорил охранник.

Метнув на Сереброва оскорбленный взгляд, Огородов махнул кассирше рукой, чтоб та садилась обратно к окошку.

Так складывались отношения с Николаем Филипповичем, однако, проезжая мимо банкировского подворья, Серебров с нетерпением смотрел на окна, надеясь увидеть Веру или Танюшку, но их там не было.

БЕРЕГА

Лето уже выжелтилось, кое-где побурело, стало зрелым, потеряло нежную светло-зеленую веселость, когда выписали Маркелова из больницы. Побледневший, с одутловатым лицом, он вышел из машины, как только заехали за фанерный, щит с названием своего колхоза, и пошел пешком. Хотелось подышать, отвлечься от больничных дум. Капитон ехал сзади на почтительном расстоянии. Догонявшие Маркелова автомашины притормаживали.

— Садитесь, Григорий Федорович! — кричали шоферы. Находились такие, что недоуменно спрашивали, что случилось?

— Иду, и иду, — досадливо отмахивался Григорий Федорович. — Что, пешего председателя не видели?

А те и вправду вроде такой причуды за Маркеловым не замечали, крутили головами. Вынудили в конце концов Григория Федоровича свернуть за вытянувшиеся в шеренгу елочки дорожной защиты. Капитон медленно вел «уазик» по дороге вровень с идущим председателем.

По желтковым ржаным накатам уже двигались комбайны. Жали напрямую. Маркелов смотрел, чисто ли берут машины хлеб. Вроде без огрехов, и срез невысок, берегут соломку. Редкие копны выстроились в ряд. Маловато будет нынче кормины, маловато, но побольше, чем у соседей. Для себя хватит.

Всю дорогу выспрашивал Григорий Федорович у Капитона, как там в Ложкарях? Отчего-то ему хотелось, чтобы шофер возмущался замещающим его Серебровым, тем, как шли тут без него дела. И Капитон, угадывая это желание председателя, крутил головой, усмехался, находя у Сереброва несообразные поступки.

— До ночи кажинный день барабался, — кося глаза на председателя, с осуждением говорил Капитон. — Ни одной ухи не съел.

— Зелен еще, подлеток, — делая вид, что сочувствует Сереброву, произносил Маркелов.

Кроме ревнивого этого чувства, отравляли привычную внешнюю бодрость больничные впечатления, раздумья о зловредной опухоли, которая лишила его сна. Оказалась та доброкачественной, а сколько он пережил…

Испугавшаяся больше него этой самой фибромы, потучневшая, отвыкшая работать Лидия Симоновна не нашла сил сдерживаться и каждый раз упрекала Григория Федоровича за то, что он вовсе не думает о семье. Мог бы давно купить автомашину, а то случись что, ни мальчику, ни ей не на чем будет выехать из города. Она, не замечая, что обижает мужа, уже заботилась о житье без него.

— Рано хоронишь, — глядя в сторону, зло обрывал ее Маркелов.

А Лидия Симоновна, обмахивая носовым платком багровое от слез, тугое лицо, продолжала заупокойный разговор, упрекая Григория Федоровича в том, что не думает он о сыне.

Григорий Федорович тяжко вздыхал. Достался ему сын. Сколько раз после драк и провалов на экзаменах был у ректора института, молил оставить Борю: А тот его унижений не ценил. Относился к отцу иронично. Вслед за матерью считал его ограниченным человеком, работу никчемной.