Свадебный круг: Роман. Книга вторая.

Обманчиво оживленная летняя деревня не нравилась Сереброву. Лето собирало сюда со всех сторон разлетышей, как называл гостей дядя Митя. Бродили по улицам и опушкам дамочки в сарафанах с глубоким вырезом на спине и груди, крепкие парни в плавках кололи дрова, загорали на опушках. А под субботу к иному хлебосольному бате приезжали гости целым автофургоном. Вот и теперь гуляла свадьба. На свежеструганом помосте перед домом трудолюбиво отплясывали женщины. Среди них юлой крутился ловкий мужик в белых штанах, а другой, тыкаясь, побрел в сторону и свалился в крапиву. Уедут разлетыши усталые, охрипшие. Шофер, садясь за руль, злой, не то что бледный, а даже зеленый, сжав зубы, выжмет скорость и зло бросит:

— Ох, деревня-матушка, век бы тебя не видать, — и остервенело плюнет в окошко.

Некоторые из гостей пытались заговаривать с Серебровым и свысока, будто глупенького, учить, как важно запрудить Радуницу и сделать водоем. Неужели даже до этого не может додуматься колхозное начальство?

Вот эту гостевую публику уже не поднять никому, и вдруг он вспомнил, как ставропольский дядя Броня мобилизовал своих гостей. Объявил по радио, что каждый, кто считает себя мужчиной, должен принять участие в сенокосе.

— И ведь пришло человек десять, — хохоча, рассказывал он племяннику в лесопосадке за шулюном.

И Серебров вечером, стараясь уесть отпускников, трижды повторил такое же объявление по своему радио.

Допоздна дядя Митя ладил черенки для литовок. Лезвие его топора так и льнуло к дереву. Каждый взмах ложился в одну засечку. Чувствовалось, что старик любит эту работу. Оседлав старенькое вихлявое точило, старичок с мочально рыжими усами по кличке Паровозик точил косы, пока проходивший мимо Ваня Помазкин не перетащил точильщика в свою мастерскую, где был наждак с электроприводом. Работа вроде шла, собирались ехать на сенокос люди, а Серебров боялся, что устроенный им «всеколхозный тарарам» окажется напрасным. Разлетыши, наверное, слушали его за поллитровкой водки и посмеивались, пенсионеры могут не прийти, школьники, наверное, разъехались.

Наутро Серебров чуть свет явился к гаражу. Дядя Митя и Паровозик уже чинили литовки. Подошла тихая тетка Таисья с косой-горбушей, лезвие которой было бережно обвязано тряпицей.

— Корову-то не доржим, дак, поди, косить разучилися, — проговорила она, смущенно прикрывая рукой беззубый рот.

Неожиданно явился яркоглазый незнакомый человек в тренировочном костюме и, со смехом схватив руку Сереброва, закричал:

— Вот прибыл, чтоб подтвердить свою принадлежность к мужскому полу и отстоять свое мужское достоинство, а то и правда в родной деревне мужиком считать перестанут. Здорово вы: «кто считает себя мужчиной», — и опять захохотал.

Серебров узнал в нем того, что в белых брюках отплясывал на свежеструганом помосте. Был это кандидат биологических наук Бабин, уроженец здешних мест. Потом пришел участковый милиционер, проводивший в Ложкарях отпуск. Шли и шли люди. Свои колхозники и вовсе незнакомые Сереброву. Он почувствовал вдруг умиление от этой отзывчивости. Как же он боялся, почему не верил?

Отъехала от гаража первая машина с людьми.

— Ну, с убогом, — послышался старушечий голос, хлопнула дверца грузовика, и почти бесшумно покатилась машина к мосту через Радуницу.

Это же чувство благодарности охватило Сереброва, когда он увидел, как ладно и неутомимо косили старушки, одетые в светлые покосные платки. Прикрыв от комаров шею тряпицей, ровно и напористо шел впереди кандидата наук Бабина дядя Митя. Он явно забивал горожанина. И среди бугрянских шефов нашлись ярые косилыцики.

Целое ополчение подчинялось теперь Сереброву, и он должен был, колеся по колхозу на «газике», думдть, как у этой силы поддерживать боевой дух, как ее накормить, куда послать косилки.

И вот начали в ложбинах мужики метать сено в стога. Серебров, осыпая себя трухой, с кандидатом наук Бабиным подавал косматые навильники озорно покрикивающему стогоправу дяде Мите. Тот с растрепавшейся бородой, в распущенной синей рубахе, веселый, помолодевший слепил своими зубами Сереброва и кричал, принимая сено:

— С подкидочкой давай, Гарольд Станиславович.

— Ой, озор, — стонала, стыдясь, тетка Таисья.

Глядя, как старательно подает сено Серебров, старушки одобрительно переговаривались.

— Гли-ко, мужик-от будто наш деревенский стараецца, ну, мужик, шилом вертитца, везде успел, истинно — шило, — похвально сказала Таисье глухо повязанная платком гулкоголосая костистая старуха Ольга Вотинцева, мать доярки Гальки. Восьмидесятилетнюю бабулю эту выманила из дому сенокосная веселая работа. В прошлом году Ольга еще сама принимала. сено на стогу, но был стог близко от линии электропередачи, и разрядом ее сбило на землю. Подлечилась и опять пришла.

— Ну и обмотка у тебя, Ольга, — шутили мужики, удивляясь двужильности этой старухи.

— Шило, истинный бог, шило, — с одобрением согласливо кивала Ольге Вотинцевой тетка Таисья. Это было высокой похвалой. «Шилом» называли в Ложкарях самых непоседливых, работящих, кипучих мужиков.