Свадебный круг: Роман. Книга вторая.

— Дак неужли трава загинет? Раныпе-то всю ее брали, по болоту лазили, да брали, — взмолился дядя Митя. — Стариков, школьников поднять. На лошадках. Да неужли пропадет, да… — и чуть не всхлипнул, в отчаянии всплескивая руками.

Серебров слушал дядю Митю и не верил ему. Не верил, что удастся заставить людей косить вручную, что представляет ценность эта дурная трава. Если бы это была хорошая трава, разве бы Шитов заставлял заниматься вениками, ехать за дорогой чужой соломой?

— Едкое, скусное это сено, — доказывал Помазкин и еще трижды просил завернуть в ложбины и так же расстроенно всплескивая руками, показывал травы. — Ежли это не кормина, дак чего надо-то! — возмущенно заключил он, с упреком глядя на Сереброва.

Серебров считал наивным то время, когда ему казалось, что легко и просто накормить людей, что все известно тут из веку: паши, сей, убирай, теперь он понимал, что этот кругооборот: пашни, сей, убирай — только канва, лишь кажущаяся легкость, обманчивая определенность, потому что каждый год не похож на предыдущий, и надо быть провидцем или гениальным стратегом, чтобы получить корм для скота и хлеб. Умение это надо копить всю жизнь. И вряд ли ему, городскому человеку, стоило так легкомысленно браться за дело, которое требует потомственного опыта. И вот теперь он не знает, удастся ли что сделать, годна ли эта дикая трава, которой заросли ложбины, отладки и опушки.

Надо было спросить Федора Прокловича. Его он нашел в поле. Водил рукой Крахмалев по щетке квелого, низкого, до щиколотки высотой овса, который местами начал желтеть, и качал головой.

— Через три недели, считай, страдовать придется, — проговорил он, почесывая седой бобрик. — А как, ума не приложу.

Серебров посадил Федора Прокловича в машину и свозил в Егоринский лог, на Коковихинское болото. Ходили молча, оттягивая разговор, потом Крахмалев попросил свернуть к старой брошенной деревне Лум, и здесь, в низинах, тенистых местах росли дикой силы травы.

— Стоит ли огород городить? — в упор спросил Серебров, пытаясь поймать взгляд Крахмалева. Тот супил белые нависшие брови.

— Если бы народу, как прежде, я бы сказал: стоит, — ответил, наконец, примеряя к себе былину лисохвоста. Лисохвост был Федору Прокловичу по грудь.

— Ну, а если оплату удвоить? Ведь привозная солома дороже сена обходится, пенсионеров, школьников поднять?

— Не знаю, — уклончиво ответил Крахмалев. — Если вывезешь, Гарольд Станиславович, твое счастье. Раньше мужик говорил: счастье, когда поедешь с возом сена, и веревка не порвется. Выдержит гуж-то у тебя?

Не верил в него, Сереброва, а не в затею осторожный Крахмалев.

— Но вы-то поможете? Вы же секретарь парторганизации и агроном.

— У меня что, слова, — прибеднялся Крахмалев, хмурясь.

— Если поддержите, я возьмусь! — клятвенно стукнул себя по груди Серебров, понимая, что ему нечего терять: провалится на заместительстве, туда и дорога.

— Ну-ну, давай соберем народ да обтолкуем, — пошел на попятную Федор Проклович.

Вернувшись в контору, Серебров позвал Минея Козырева, распорядился найти и закупить полсотни кос, дядю Митю послал за стариками: надо делать косовища, налаживать точила, грабли. Заехав к механику, приказал, чтоб тот собрал все конные косилки, заброшенные на пустырях, и сколько можно, поставил на ход. После этого Серебров тем же холодным и приказным тоном сказал Марусе, чтоб известила специалистов, начальников участков, председателя сельсовета, директора школы Викентия Павловича о том, что на четыре часа дня он назначает экстренное и неотложное совещание.

— Война или чо? — взглянув недовольно на заместителя председателя, удивилась Маруся.

— Вроде войны, — сказал Серебров. — Всеобщая мобилизация.

Поднаторевшая в остроумии на маркеловских шутках Маруся гмыкнула, выходя из кабинета, и подняла трезвон. Серебров двинулся к Аверьяну Силычу ломать голову над расценками для сенокоса.

Он видел через окно бухгалтерии, где Дверьян Силыч, морщась, крутил арифмометр, как к высокому крыльцу конторы начали съезжаться люди. На запыленном мотоцикле подкатил начальник светозеренского производственного участка Захар Федин. Невысокий, плотный, он сбросил в коляску запылившийся шлем, снял пиджак и, пуская целое облако пыли, встряднул его, чихнул.

— Будь здоров, Захар Петрович, — поприветствовал сам себя и пошел к водопроводной колонке сполоснуть руки.

Коробейниковский начальник участка Степан Коробейников, оставив мотоцикл, ударил кепкой о колено и, пыльный, двинулся на конторское крыльцо. Понимал: через час таким же будет его пиджак, тряси не тряси.