Свадебный круг: Роман. Книга вторая.

Алексей ужаснулся: разве можно зарывать свой талант? У Маринки такой голос и слух, ей надо идти после школы в музыкальное училище. Может, она прирожденная пианистка. И почему он не догадался, что у нее такой дар?!

На другой день Алексей притащил Маринке самоучитель игры на фортепьяно, а для того чтобы ей было на чем тренировать свои пальцы, он склеил картонную клавиатуру почти в натуральную рояльную величину. Он знал, что пианисты должны каждый день тренировать свои пальцы.

— Вот, — сказал он скромно, но весомо, словно это был настоящий инструмент.

Маринка взяла эту клавиатуру, доверчиво считая, что Алексей все делает правильно и все знает наперед.

Проснувшись среди ночи, Алексей вдруг похолодел от страха: ведь это издевательство, это кощунство — выдавать бесчувственную картонную клавиатуру за настоящее пианино! Ему представилось, как Маринка водит пальцами по жалкой беззвучной клавиатуре и плачет. И слезы гулко падают на картон. Алексею стало страшно и стыдно. Чтоб загладить свою вину, он позвонил в детскую Музыкальную школу и стал надоедливо расспрашивать, в каком возрасте туда принимают детей, нет ли вечернего отделения или кружка для взрослых. Терпеливая сердобольная женщина из музыкальной школы сказала, что можно брать уроки игры на фортепьяно у частных учителей. Объявлений на столбах полно. Алексей дотошно перечитал всю самодеятельную рекламу, расклеенную на заборах и столбах. Там извещалось о продаже домов и полудомов, коз, баянов, шкафов, иной движимости и недвижимости. Какой-то чудак продавал даже хомячка. И вот (о, счастье!) неведомая Генриетта Тихоновна Сысуева объявляла, что дает желающим уроки игры на фортепьяно.

Алексей повел Маринку за руку, как дочь или младшую сестренку; и, как дочь или младшая сестренка, она боялась, что учительница музыки ее не примет, потому что не найдет у нее способностей.

— У тебя прекрасный слух, ты ведь поешь! — убеждал ее Алексей.

И вот полукаменный, наводящий на подозрение в дореволюционном зажитке дом. У дома когда-то было парадное крыльцо с козырьком на витых в виде кренделей, подпорах, но проржавел козырек, дверь искривилась и осела. Теперь она была наполовину закрыта наслоениями эпох: дореволюционным булыжником, нынешним бутовым камнем и асфальтом. Когда-то, наверное, они легко распахивались и залетали на это крыльцо набриолиненные кавалеры в цилиндрах, с тросточками.

Как поблекшее отражение тех времен, им открыла дверь старомодная дама, похожая на артистку Раневскую. В отличие от добрых чудачек, героинь Раневской, эта была по-настоящему строга. Пронзительно озирая, она провела их в тесно заставленную старыми вещами комнату. Было там пианино с медными подсвечниками и стертой крышкой, резной шкаф, голова оленя, вырезанная из красного дерева, чайный столик на перекрещенных бамбуковых ножках, потемневшая фарфоровая ваза.

— Только я по школе Байера, — заламывая костистые пальцы, сказала пианистка, и волосатые бородавки на ее щеках ощетинились. Видимо, даму озадачивал Алексей: в отцы девочке он не годился, на брата был непохож, и эта неясность ее делала особенно сдержанной.

Алексей не знал, что за школа Байера, чем она хуже или лучше другой школы и есть ли еще какая школа игры на фортепьяно.

— Мы согласны, — расплылся он в улыбке, выдавая свое добродушие.

— Тогда два раза в неделю, — сказала дама и поправила браслет на костистой, с обвисшей кожей руке.

Когда они выскочили из особняка, Маринка взглянула на Алексея сияющими от счастья глазами и не сказала, а пропела:

— Ой, как хорошо!

Алексею захотелось схватить и поцеловать Маринку, но обязанность благородного покровителя таланта мешала ему это сделать.

— Какая ты у меня хорошая! — выдохнул он. И все-таки поцеловал ее. А Маринка вдруг всхлипнула и бросилась от него бежать. Он догнал ее, схватил за плечи.

— Ты что, я ведь тебя люблю, — запыхавшись от бега, сказал он.

— Разве так любят-то?

Алексей опешил, он не знал, где и когда должен был поцеловать Маринку именно так, как это представляла она.

— Ну, извини, извини, — покаянно проговорил он, не чувствуя вины. — Можно я тебя поцелую тихонько-тихонько?

Она вздохнула.

— Ты только никому не говори, — и тихонько сама поцеловала его.

«Милый мой ребенок, — в приливе нежности подумал Алексей. — Не бойся, я не обижу тебя, я стану всю жизнь нежно тебя любить и смотреть в твои глаза».

Все жаркое лето Алексей водил свою Маринку к полукаменному особняку и, прислушиваясь к бесконечным гаммам, гулял по тротуару. Он верил, что Маринка будет играть большие красивые пьесы. Но пока доносились однотонные, усыпляющие гаммы и недовольный голос музыкантши. Алексею было обидно за Маринку.