Свадебный круг: Роман. Книга вторая.

Без охоты Серебров спускался к проходной «чугунки». Он давно не был здесь. Рядами выстроились новенькие сверкающие стеклом цехи. В помине не было приземистых, крытых толем бараков. И не капканы, не патефоны делал, как раньше, завод, а редкостные асфальтоукладчики. По чистому — заводскому двору, украшенному оптимистическими диаграммами, прошагал он к новому зданию управления. И вот уже беспрепятственно добрался до обитой кожей двери с внушающей уважение табличкой «Главный инженер». Секретарша с приветливой улыбкой сообщила, что Виктор Павлович его ждет.

Макаев, еще больше посолидневший, сидел за широким, уставленным модной оргтехникой столом. Он начал красиво седеть: этакие голубиные крылья по вискам.

— Разрешите? — спросил Серебров севшим вдруг голосом.

Их разделяла ледяная гладь паркета. Надо было преодолеть ее и не поскользнуться, пройти с достоинством и солидностью.

Макаев, доброжелательный, уверенный в себе, вышел из-за стола и встретил Сереброва, пожал руку, попридержал за локоток. Будто никогда не пробегала между ними черная кошка, будто всегда делали друг другу только приятное.

— Ну, как доехали, Гарольд Станиславович? — спросил Макаев, откинулся в кресле, и раздался его неторопливый, раскатистый смех. — А мне вчера звонит ваш председатель: приедет Серебров. Я думаю: неужели Гарольд Станиславович? Он, говорит, самый. Значит, на трудный участок перешел?

Макаев не решался говорить Сереброву «ты», но, видимо, хотелось ему преодолеть скорее полосу отчужденности и перейти к знакомству накоротке.

— Да вот так судьба распорядилась, — проговорил, поламывая пальцы, Серебров. Он представлял чужую державу и с дипломатической галантностью вел разговор, не открываясь и не подпуская Макаева к себе. Ему показалось, что в глазах Макаева где-то глубоко замерла искорка-опасение, которую помнил Серебров с тех дней, когда приударял тот за его Надеждой. Уверенный, волевой блеск смял и бесследно подавил пугливую искорку. Собственно, чего мог теперь Макаев опасаться? Ничего. Даже воспоминание о давней неприязни могло вызвать только смех. Кроме того, Серебров был в его руках: сам явился, сам сдался. Макаев может щедро отвалить колхозу всякой всячины, а может и подзажать обещанные столбы-пасынки, может просто поиграть, поиздеваться и прости-прощай, ни с чем отправляйся в свои Ложкари.

— Переводим животноводство на промышленную основу, — объяснил Серебров, беря из предложенной Макаевым коробки сигарету, — и до нас, до нечерноземных, дошли искусственные пастбища.

Ему хотелось сразу перейти к делу, но Макаев знал порядок и этикет. Махнув рукой на сонмище потренькивающих телефонов и подмигивающих глазков, на папку со словами «на подпись», он повел Сереброва по заводу. Мог бы сплавить его какому-нибудь заместителю по разным вопросам, говоруну-снабженцу, ведающему сбытом того, что не идет, а он вот. сам уверенно повел его по громыхающим цехам, где с непривычки кажешься лишним, не знаешь, куда ступить.

Над головой, развесив кабели, будто аксельбанты, плавал кран. Это тебе не ложкарская мастерская, где Ваня Помазкин считается богом. И Серебров иногда бог. Здесь же он пигмей, а вот Виктор Павлович — всемогущий, беспорочный, уверенный в себе. Слегка усталый и озабоченный, ловко и уверенно он поднимался по железным гудящим мосткам и лестницам именно на тот участок, который интересен гостю, и, широко поводя рукой, рассказывал, что еще он застал завод почти в старом обличье: делали дверные скобы, капканы, замки, а теперь вот асфальтовые укладчики. Пришлось за это бороться со старой «чугункой». Ох, сколько крови себе испортил, чтобы заполучить новую и перспективную продукцию.

Серебров подумал, что, наверное, к Виктору Павловичу несправедлив. Может быть, Макаев — отличный специалист, а он сам — мелкий придира.

Вначале Серебров шел вслед за Макаевым с неловкостью, возникшей от двойственного отношения: он не любит этого человека, а вынужден вежливо улыбаться и слушать его, но когда они поднимались по лестнице заводоуправления, Серебров уже был убежден, что не Макаев, а он сам теперь ханжа, двоедушный человек, он стремится сманить Надежду, все время толкает ее на измену, а Макаев выше всего этого, выше отчуждения и даже враждебности, которые укрепились в Сереброве. Это не достойно взрослых солидных мужчин. И они вели деловой разговор, который шел вторым слоем, не соприкасаясь с тем, о чем думал и что чувствовал Серебров.

Вернулись в кабинет.

— Вообще-то, — крутнувшись в винтовом кресле, сказал устало Макаев, — шефство для нас — надоевшая обуза. Столько людей посылаем, план трещит каждое лето.