Свадебный марш Мендельсона

Незнакомка протянула руку. Орфей видел, что рука пустая, но не удержался и потрогал тонкие пальцы своими мягкими, замшевыми губами.

— Орфей, — чуть нараспев повторила женщина, и, может быть, впервые его собственное имя показалось ему столь необычным и красивым. Он одобрительно стукнул копытом и легким храпом подтвердил свое желание познакомиться ближе.

Незнакомка помахала ему рукой и пошла дальше. Орфей провожал ее долгим печальным взглядом, втайне надеясь: сейчас она обернется и скажет что-то именно ему, ему одному.

Не обернулась. Шла, чуть пританцовывая на каждом шагу, словно ей не хватало роста, чтобы заглянуть в денник. Теперь ему придется ждать, пока она посмотрит лошадей, Орфей прислушался. Пошла к Находке. Находка красивая кобыла. Теперь уж точно — не обернется.

Сколько их в конюшне? Десятка два. Незнакомому человеку каждый в новинку, а глазеют на Находку, Казначея, еще двух-трех. Часами простаивают.

Орфей привык к людям, научился их понимать. И то, что люди заметили его избранницу, любовались ею, волновало Орфея. Это было ни на что не похожее волнение. Ему хотелось, чтобы люди догадались о его чувствах. Хотя бы мысленно поставили его и Находку рядом. Уже и не стоялось и не думалось, ноги вышли из повиновения, пританцовывали на месте. Он требовал внимания. Девушка прочла имя Находки вслух, заглянула в пустые ясли, сказала что-то и тихо вполголоса запела.

Орфей повернул голову на звук песни, увидел, что Казначей и крутобедрая кобылка Зинка, они стояли совсем рядом, тоже смотрят туда. Лошади не знали, как относиться к незнакомым их слуху звукам.

* * *

Общее «ах!» как вздох единый застыло в воздухе. Она перелетела через голову лошади легко и непринужденно, как если бы выполнила этот кувырок на «бис». Инерция была велика, и на земле она перевернулась трижды. Пыль взметнулась столбом, лошадь, лишившись седока, понеслась галопом, роняя на манеж белую пену, вскидывая тяжелую голову, а на каждый удар копыт из-под ног ее желтыми струями вылетали опилки.

Ей помогли встать, тут же отметив, что падала она красиво. В группе были истинные джентльмены. Легкая бледность на ее лице стала уступать место более активным краскам, способность слышать, видеть и чувствовать вернулись к ней. Она виновато улыбнулась и вдруг сказала:

— Ой!

Возглас был красноречив, присутствующие подались вперед.

— Очень больно? — сочувствие было единым.

— Нет, — сказала она. — Здорово… Ой как здорово!

Саша, тренер группы, пришла в себя быстрее других.

— Успокоились, — сказала Саша ровным хрипловатым голосом. — Разобрали лошадей! Почему спешились, кто разрешил? Продолжаем занятия. Ша-агом!

Лошади путано вертелись под верховыми, никак не желая слушать команды и становиться в круг. Находка вышла на середину площадки.

— Умница, — сказала Саша. Ухватила одной рукой повод, стала гладить разгоряченную лошадь. — Волнуешься, милая. Это хорошо. Почему остановились? Рысью, ма-арш!

С трудом наладились на привычную рысь, а Саша по-прежнему держала под уздцы лошадь и никаким образом не выказывала своего отношения к случившемуся.

Новенькую звали Адой. Она стояла подле лошади. Уже поборола испуг, улыбалась натянуто, нервно. С опаской поглядывала на невпопад переступавшие лошадиные ноги. Они всякий раз оказывались очень близко.

Тренер Саша, не по времени поблекшая, огрубевшая, крайне раздражалась при виде красивых женщин. И уж если они попадали в ее группу, была придирчива к ним и несправедлива. Саша сама в молодости была привлекательна, не по-женски отчаянна. Казалось, кавалерам отбоя не будет. Любила спорт, жила спортом. Нравились ей и восторженная неуемность, и слава. Потом она поймет, что это и не слава вовсе, а суета, успех однодневный, сиюминутный. Чего тянулась? Зачем выкладывалась?

Отрезвление пришло с опозданием на добрых пять лет: ей было уже тридцать. У спорта свои неумолимые законы. В спорте быстро стареют. Она думала, стареют как спортсмены: как бегуны, как атлеты, как наездники. Ошиблась. Стареют как люди, как мужчины и женщины. Оглянулась — нет поклонников, испарились. Вышла замуж в тридцать два. Родила в тридцать четыре.

В день тридцатипятилетия посмотрела в зеркало, ужаснулась. Куда все подевалось? Старуха. Брови выцвели, кожа огрубела. Морщины, как трещины, рассекают загорелое лицо. Тело еще требует своего, а глаза потухли, и не голубые, и не серые, вымытые до бели. Вспыхнет страсть — и не заметишь.

Саша не любила красивых женщин. Каждая из них кажется ей удачливее, благополучнее, будто виноваты они в ее несложившейся жизни. И вот что удивительно: никто в ней не признает ее прежней красоты. И думается Саше, есть во всем этом злой умысел, желание обидеть ее. А раз так, Саша будет защищаться. Саша не будет любить красивых женщин.

— Ну, — Саша говорит грубо, с вызовом. — Вырядилась, как краля заморская. Спорт — это работа. Поняла?!

Мысли Саши очень часто обретали поворот неожиданный, вольный. Если кто-то невнимательно выполнял команды или нарушал строй, Саша вдруг говорила:

«Эй, на Степане, снимите галоши».