Свалка времени. Часть 2. Бродяга

В зале ожидания стало пусто. Максим с тоской посмотрел на дверь, как бы провожая глазами Церпицкого и его жену. Жаль, что нельзя с ними поговорить наедине. Николай Фирсов, похоже, крепко взял бразды правления в свои руки. Вот только в какую сторону он рулит? Вопросов было много, ответов на них не предвиделось. Во всяком случае, пока.

На полу недвижимо застыл Петро. Максим снял с него рюкзак с карабином и с помощью Никитоса перетащил напарника на матрас. Его тело оказалось неподатливым, руки и ноги не сгибались, словно его уже настигло трупное окоченение. Максим приоткрыл напарнику неподвижное веко и нажал сбоку на глаз. Зрачок остался круглым. Значит, жив, как и говорил Николай Фирсов. Секретные разработки в действии.

- Остаешься за старшего, - Максим глянул на Никитоса исподлобья. – Пойду на диванчике поваляюсь. Если что, зови… хотя это бесполезно. Да и что здесь, в Зоне, может произойти?

Никитос хмыкнул, бросил на Максима полный снисходительного недоверия взгляд и снова углубился в книгу.

В кабинете начальника станции Максим сбросил рюкзак, и, положив рядом с собой ТОЗик, с наслаждением вытянулся. Сказал себе «разгрузка», выгнал прочь мысли и, когда столб живительного света ударил с потолка, провалился в бездну между миром живых и мертвых.

Глава 26. Горбатого могила исправит

Яркий свет погас. Наступила темнота – плотная, непроницаемая. Ее нельзя увидеть глазами, можно только ощутить. И в этой темноте вдруг промелькнула звездочка. Промелькнула и тут же пропала. Потом появилась еще одна, еще и еще, и вот уже красное солнце восходит над бушующим океаном разума.

Максим мысленно сказал себе: «Загрузка». Парализованные, словно чужие, руки и ноги дернулись сами собой, как от электрического тока и ожили. Пальцы растопырились до предела и сжались в кулаки. Максим вскочил, глянул на часы, в ужасе схватил рюкзак и ружье, и вылетел в зал ожидания. Петро изумленно вытаращил глаза, но тут же вздохнул с явным облегчением и махнул рукой указывая на спящего на матрасе Никитоса.

- Дрыхнет, – сказал напарник. – Со мной какая-то дичь произошла. Ничего не помню. Ну то есть, помню, как сюда вошел, а потом – тьма кромешная. Мелкий говорит, муха цеце укусила. Издевается, гаденыш.

- Он прав… в целом. Вас укусило насекомое. Правда, не муха цеце, а ядовитый комар особой породы.

Петро взорвался:

- Какой комар? Ты еще будешь мне мозги е… пудрить! Что со мной произошло?

Максим, получив прямо в лоб заряд гнева, сжался и отступил к стене. Лгать ему больше не хотелось. По крайней мере, так нагло.

- Вам… тебе лучше не знать. Все уже позади, какая разница?

- Меня накачали дрянью – и какая разница?! Может, я завтра стану… мутантом?

- Тебе выстрелили в шею дротиком со снотворным – только и всего. Здесь были какие-то люди, похоже, из спецслужб. С ними – проводник. Наверное, они нашли Никитоса и привели его сюда. Они допросили меня и ушли, - это было почти правдой. Ну, на две трети.

Петро тут же успокоился:

- Так бы сразу. А то «ядовитый комар». Если бы спецы захотели, я был бы уже мертв. Что ты им сказал?

- Правду. Все как есть. От этих ребят ничего не утаишь, - Максим глянул на спящего Никитоса. – Надо будить мелкого. Завтракать не будем. Дома поедим. Пообедаем. Или поужинаем – как повезет.

Петро растолкал Никитоса. Мальчик, протирая глаза, сразу закапризничал:

- Мне холодно… я есть хочу.

Максим, не обращая на него внимания, вышел в хмурое утро. Солнце едва проглядывало сквозь тучи, но дождя не было: стояла сухая и прохладная погода, необычная для раннего лета на юге. Обычно в это время жарит вовсю, как в адском пекле.

Ручная дрезина стояла на своем обычном месте: на первом пути, у платформы, перед холодным паровозом. А ведь на ней уехал Николай Фирсов с компанией. О том, кто по ночам возвращает ее на станцию, не хотелось и думать.

Никитос взлетел на дрезину и сел на деревянную лавочку. Максим забрался на площадку, вручил пацану открытую банку консервов и ложку, и помог подняться Петро. Вдвоем они встали к рычагу. Дрезина, скрипя и постукивая, покатила по рельсам, проложенным через непроходимые болота.

Здесь, посредине смрадной пустоши, царило уныние. Оно висело в воздухе, растекалось душной пеленой низко над насыпью, забиралось под одежду и проникало прямо в сердце. А по бокам тянулись и тянулись ряды оборванных, изможденных людей с потухшими глазами. Это были призраки тех, кто строил узкоколейку. Призраки тех, кто навсегда остался в болотах. Железная дорога всегда обходится недешево.

Иногда Максиму удавалось разглядеть неподвижные фигуры. Вот высокий юноша со спутанными волосами и распухшими ногами. Вот коренастый, некогда пышущий здоровьем, а теперь похожий на скелет мужчина в обрывках тельняшки. А вот пожилой человек, совершенно лысый, в старом кителе и брюках. В руках его – проржавевшая насквозь лопата. Даже после смерти землекоп не бросил свой инструмент.