Сват из Перигора

Напомнив себе, что сегодня — начало его новой жизни, Гийом Ладусет принялся за работу. Подбирая с пола корреспонденцию и укладывая ее ровненькой стопкой у двери, чтобы позже забрать домой, он думал: «Прощай, перхоть, прощай навсегда». Складывая накидку, он бормотал: «Никакого больше притворства перед клиентами, мол, вовсе они не лысеют». Отодвигая от стены скамью и нагнувшись за двумя пустыми пакетиками из-под печенья «Пти Борр Лю», он говорил себе: «Хватит вдыхать обрезки, которые рано или поздно образовали бы шар из волос в моих легких и убили меня». Ободренный мыслью о том, что он спасся от неминуемой смерти, бывший парикмахер сгреб все, что было выставлено на продажу, в пластиковый пакет, среди прочего расчески трех разных цветов, баночки с помадой для волос цвета инжира и бутылочки тоника с изображением идеально ухоженного джентльмена.

В отдельную коробку он сложил свою пусть небольшую, но весьма любопытную коллекцию, включая мисочки для бритья, деревянные шарики, что закладывались за щеку, набор медных щипчиков для усов и целый арсенал опасных бритв. Поверх всего этого Гийом аккуратно пристроил оригинал рекламного объявления, пропагандирующего метод доктора Л. Паркера — лечение облысения электричеством, — с картинкой клиента в шапочке, стянутой ремешками. А затем перешел на другую сторону комнаты и взглянул на диплом Академии мастеров-парикмахеров Перигора, вставленный в деревянную рамку, — но какой-то внутренний стопор не дал ему снять диплом со стены.

Когда прибыл Стефан Жолли — забрать парикмахерское кресло и раковину, — Гийом Ладусет, не в состоянии смотреть на все это, ретировался на задний двор, предварительно напомнив булочнику, чтобы перекрыл воду. После того как задание было выполнено, друзья встали у двери и оглядели пустую комнату.

— Почему б тебе просто не побелить ее? — предложил булочник.

— Она и так была белой целых двадцать два года. Как насчет бледно-розового?

— Бледно-розового? Для чего тебе бледно-розовый?

— Это романтично.

— Так красят в богадельнях.

— Ну а какой бы цвет выбрал ты?

— Белый.

— Я не хочу белый, — сказал Гийом. — Как насчет голубого?

— Слишком холодный.

— Кремовый?

— Если ты согласен на кремовый, с тем же успехом можно взять белый.

— Как насчет зеленого? Мне нравится зеленый.

— Цвет школьных классов, — ответил булочник.

— А красный?

— Красный? Вообще как в борделе. Кстати, почему б тебе не открыть бордель?

— Стефан, ты можешь не отклоняться от темы? У меня цвета кончаются.

— Белый, — ответил тот, прежде чем вернуться обратно в булочную…

В то утро, когда Гийом Ладусет открыл свое новое предприятие, солнце палило с таким неистовством, что голуби буквально посходили с ума. Не в состоянии вспомнить, как надо летать, они семенили за мадам Ладусет в перисто-серой тени, признавая за старушкой схожие страдания и муки. Некоторые из них — точно в доисторической части птичьего мозга вдруг вспыхнула какая-то искра — решили, что вновь превратились в рыб. Мсье Моро обнаружил шесть голубей, утонувших в фонтане, который якобы исцелял от подагры, — вода смыла помет с их чешуйчатых розовых лапок. Желание отнести голубей на кухню жене испарилось мгновенно, стоило мсье Моро заглянуть птицам в глаза. Застывший безумный взгляд привел старика в такой ужас, что с наступлением темноты он отнес их всех скопом на кладбище и похоронил как можно ближе к церковной стене.

Готовясь к торжественному открытию, новоявленный сваха принял ванну с эксклюзивным мылом «Цветочное молочко» от Гео Ф. Трампера, которое любимый магазинчик Гийома в Перигё закупал в знаменитой на весь мир лондонской парикмахерской[5] для своих особых клиентов (таковым мог стать любой, готовый выложить за брусочек мыльца целое состояние). Гийом Ладусет не мог даже предположить, что в его жизни когда-нибудь наступит событие достаточно грандиозное, чтобы оправдать использование столь драгоценного приобретения, и последние четыре месяца просто созерцал покупку, пристроенную на нижней полочке над кранами в ванной, из лежачего положения, бомбардируемый пузырьками дешевой пены. Наслаждение было столь сильным, что после мытья Гийом еще тридцать семь минут возлежал в благоухающей мыльной воде, брусок же покоился в причудливой впадинке на грудине Гийома, служившей, по словам его деда, замечательным местом для соли, куда так удобно макать сваренное вкрутую яйцо.