Свечка. Том 1

А точно, во сне! Я видел его совсем недавно, когда заснул здесь и спал, пока не стукнулся во сне лбом об стол! Ты медиум, старик, Вольф Мессинг, граф Калиостро, в своих снах ты видишь будущее вплоть до мельчайших его деталей! Та-ак… Все правильно, именно так оно все и было: он заметил лежащее на подоконнике «Дело» и удивился… Подошел, взял его в руки и стал читать… Все правильно, именно это я и видел во сне! Качает головой – правильно! А сейчас стукнет «Делом» себя по лбу! Не стукнул… Нет, брат, ты не граф Калиостро… И даже не Кашпировский. Посмотрел на меня (значит, увидел) и не поздоровался. Что ж, и я не буду здороваться. Молчит… Что ж, и я буду молчать!

– Простите, скоро вернется Константин Михайлович?

Это ты сказал? Это я сказал. И не сказал, между прочим, а спросил! А что, нельзя уже и спросить? Он смотрит на меня своими маленькими бесцветными глазками и спрашивает тихим, задавленным голоском:

– Какой Константин Михайлович?

Ну, не Станиславский, разумеется, – Сокрушилин!

– Сокрушилин.

– А кто вам сказал, что Сокрушилина зовут Константин Михайлович?

Никто. Я сам такой вывод сделал (методом дедукции). А, я все понял, я все наконец понял! Эврика! Нашел! Копенкин звонил не Сокрушилину, Копенкин звонил Писигину! Потому что кабинет – не Сокрушилина, кабинет – Писигина. Значит, это его, Писигина, зовут Константин Михайлович, и вот он и есть Константин Михайлович Писигин – собственной персоной! Что ж, очень приятно, хотя вы и не представились. И я «свое» имя назову только тогда, когда вы об этом меня попросите… А пока буду молчать! И я молчу и молча же наблюдаю, как он набирает на местном аппарате короткий местный номер. Занято? Но зачем же нервничать по подобным пустякам? Лично я по подобным пустякам никогда не нервничаю. Значит, так: на кого вы похожи, я выяснил, как вас зовут – тоже, и то, что вы человек нервный – к бабке ходить не надо. Сказать по правде, лично вы не очень-то меня и интересуете, а вот где Сокрушилин, хотелось бы все-таки выяснить.

– Простите, вы не можете мне сказать, где Сокрушилин?

Смотрит озадаченно. Сам не знает?

– Сокрушилин? Сокрушает…

Пошутил? Выходит так – улыбается. Пошутить и улыбнуться, чтобы было понятно, что – шутка. Декан наш тоже так шутил.

«Сокрушилин – сокрушает». А если собственную шутку повторить, можно и посмеяться? Полное эмоциональное самообслуживание! Приходится признать: «милостивый государь» пока еще не для всех, есть у нас еще «товарищи», стопроцентные товарищи! (Я человек терпимый, меня не тронешь, и я не трону, но есть люди, с первого взгляда вызывающие у меня активную неприязнь.) Ну что, дозвонились, товарищ Писигин?

– Алло, Валь, я его нашел… Да, здесь… Приходи – посмотришь.

Нашел – кого? Меня? (Тебя?) Посмотреть на кого? На меня? (На тебя?) А я, между прочим, никуда не прятался! И невежливо, между прочим, говорить о присутствующем человеке в третьем лице. И зачем на меня смотреть? Я что, зверь какой-нибудь? Я не зверь… «Валя, Валентина, что с тобой теперь?» – А почему ты решил, что Валентина, может, Валентин? – Да ничего я не решал, просто поэму Эдуарда Багрицкого вспомнил. Валентин конечно, откуда здесь, в прокуратуре, Валентина? А вообще – терпеть не могу все эти мужско-женские имена! В том числе и свое. И в первую очередь – свое… – «Терпеть не могу!» А вспомни, как вы с Женькой собирались Алиску назвать, когда она еще не стала Алиской… Вам казалось – будет оригинально: Женя, Женя и… Женя! Спасибо Гере: «Народ, не сходи с ума!» И предложил: «Алиса!» Я еще у него спросил почему-то, непонятно почему, хотя, наверное, потому, что очень люблю эту актрису: «В честь Алисы Фрейндлих?» А Гера ответил: «В честь Алисы в Стране чудес, болван». (А страна чудес называется Абсурдистан!)

Нет, этот Писигин вызывает у меня не просто неприязнь. Это уже больше, чем неприязнь!

– Вы давали уже Сокрушилину показания?

Это он мне? Это вы мне? Ну да, кому же еще…

А какое, в сущности, уродливое словосочетание – давать показания.

– Что?

– Сокрушилин задавал вам вопросы?

– Задавал…

– Вы отвечали письменно или устно?

– В диктофон.

– Какие вопросы?

– Один.

– Что – один?

– Один вопрос. Он задавал один вопрос.

– Какой?

– Что?

Как тихо он все-таки говорит.

– Какой вопрос вам задал Сокрушилин?

Ага, я сейчас скажу, и ты тоже станешь заставлять меня вспомнить то, что вспомнить в принципе невозможно. Ну, ладно…

– Сокрушилина интересовало, как я провел пятое апреля… сего года.

– Сего?

– Да, сего…

Он даже не чувствует моей иронии! Он серьезен, а я с трудом сдерживаю улыбку… Кажется, я сейчас засмеюсь… Телефон? Спасибо тебе, телефон! Низкий тебе поклон, телефон! Валентин звонит? Не придет на меня посмотреть? Впрочем, это уже не местный, это уже городской, тот самый, по которому я недавно разговаривал с Дашей… Писигин поднимает трубку, прижимает ее к уху и слушает… (ДАША ОБЕЩАЛА ПЕРЕЗВОНИТЬ!) Я смотрю на Писигина, и – я не вижу Дашу и не слышу ее, но это больше, чем видеть и слышать, – я чувствую ее, я знаю, что это она, и что она сейчас говорит, Даша, моя Даша!