Свердловск улыбается

Полежишь на жаре — слегка
Раскраснеется голова
И запрыгают с языка
Фиолетовые слова.
Сотню слов прихлопнешь губой,
А другая сотня сбежит.
Лишь сверкнут вдали за рекой
Голубые следы копыт.
А потом целый день ты сиз,
А потом целый вечер — синь.
Ну куда занесет каприз
Фиолетовых тех разинь?
Вдруг случится с ними беда —
Пропадут они без следа?
Или, может быть, чей-то стих,
Пожалев, приголубит их?

Гогель-могель

О, мой питатель и поитель,

Мой воспитатель, мой пилитель,

Вздыхатель мой и воздыхатель,

Терзатель мой и отдыхатель!

Римма Казакова

Самоотверженный читатель,
Ты мой поитель и питатель.
А я — твой верный менестрель.
Лишь для тебя моя свирель!
…Но остановимся. Издатель
(Терзатель! Соковыжиматель!)
Отсек фломастером отсель
Весь остальной словарь на «ель».

Се ля ви!

В троллейбусе красивый хам

пытается обнять за плечи.

В такси одной, конечно, легче.

Цена покоя — три рубля.

Нелли Закусина

От наглецов покоя нет!
Об этом заявляю прямо.
Особенно когда вы — дама
И, к сожалению, поэт.
Каких речей дивертисмент!
И каждый — записной оратор.
Нельзя ступить на эскалатор,
Чтоб не услышать комплимент.
То тот, то этот мужичок
Пытается обнять за плечи.
В такси одной, конечно, легче.
Но три рубля — не пятачок.
Вот и вчера красивый хам
Пристал в метро, меня волнуя:
— Один… автограф… дать молю я…
Я развернулась и — как дам!

Герман Дробиз РАССКАЗЫ

Столб и башня Роман в письмах

«Уважаемая Останкинская башня!

С горячим приветом к Вам столб со станции Разуваевка Восточной ж. д. Вы, наверное, получаете много писем от таких, как я. Ну, извините. Но я не из любопытства к Вашей популярности, а задать серьезный вопрос.

Но сначала немного о себе. Я простой деревянный столб, работаю в осветительной сети. Освещаю перрон. Работа несложная. Лампочка в пятьсот ватт в жестяном конусе — весь мой инструмент. Станция маленькая: одноэтажное здание, перрон, палисадник с тополями. Жизнь идет от и до. В два часа ночи проходит скорый на Москву, в восемь вечера — скорый из Москвы. Не останавливаются. В семь пятнадцать идет местный, стоянка пять минут. В четырнадцать пятьдесят он же — обратно. В шесть тридцать — рабочий поезд. В восемнадцать сорок он же — обратно. Вот вам и все наше расписание. Но не думайте, что жалуюсь на нашу провинциальную жизнь. Народ у нас хороший, простой, душевный. И люди, и наш брат — столбы. У людей телевизоры, и они благодаря Вам, уважаемая Останкинская башня, чего только не видят. А когда если выпьют по маленькой, любят гулять по перрону и обсуждать, так что и я более-менее в курсе дела.

Но иногда берет тоска, потому что все интересные события происходят где-то далеко-далеко, у Вас в Москве или в других странах. А у нас в Разуваевке ничего не происходит, а было крушение дрезины, но без жертв.

Особенно бывает тоскливо, когда перегорает лампочка и монтер Семенов по два-три дня ее не меняет, а вместо этого в полной темноте возле меня же целуется с девушками. Прижмет ко мне и целует. Еще он любит по вечерам сидеть с приятелями в палисаднике, если тепло — прямо на траве, и дуть пиво. Глядя на него, я удивляюсь: я молодой, и он молодой, но он ни о чем не мечтает и счастлив. Чем же он счастлив, не могу понять. Меня же в такие ночи, когда темно и тихо, разламывает от тоски. Так хочется вырваться и зашагать куда глаза глядят.

И вот возникает вопрос, с которым я и решил обратиться к Вам: могу ли я, простой деревянный столб, когда-нибудь стать таким же известным и популярным, как Вы? Или это вообще невозможно? А если возможно, то что мне делать? Можно ли этого достичь у нас на станции или надо переезжать в Москву?