Сверхнормальные. Истории, которые делают нас сильнее

Некоторые сверхнормальные вроде Кэлвина тоже совершают переход, стараясь сойти за нормальных. Маленькие сыновья и дочери алкоголиков весело играют на улице с соседскими ребятами и ведут себя так, будто их матери или отцы просто замечательные родители. Братья и сестры душевнобольных детей ходят в школу и вполне успешно делают вид, что дома у них все хорошо, как у всех. Дети, подвергающиеся домашнему насилию, переодеваются в раздевалке подальше от одноклассников, чтобы никто не видел синяков, а те, кем дома пренебрегают, стараются таким образом скрыть от посторонних глаз свое грязное нижнее белье. Подростки, которые живут совсем бедно и у которых нет денег на обед, сидя с друзьями в кафе, бодро говорят, что не голодны. Так или иначе, сверхнормальные адаптируются к среде, состоящей из ничего не подозревающих окружающих людей, и это намного проще, чем вы, возможно, думаете. Как заметил Кэлвин, одна из характерных особенностей счастливых и благополучных людей в том, что они считают, что все, кого они знают, живут так же, как они.

По словам психоаналитика Кимберлин Лири, переход любого типа требует «с одной стороны субъекта, который не говорит, а с другой — аудитории, которая не спрашивает»[665]. Все как в случае с позорным законом «Не спрашивай, не говори», который запрещал мужчинам и женщинам нетрадиционной сексуальной ориентации служить в армии США и, следовательно, подспудно подталкивал желающих служить выдавать себя за натуралов. И, надо сказать, люди обычно ничего и не спрашивают. Скорее всего, потому, что для многих из нас немыслимо, что непохожесть или идентичность, несущая в себе угрозу, весьма распространена и встречается повсюду. Фактически после освобождения от рабства очень многим светлокожим афроамериканцам удавалось жить среди белых как белые, потому что, как пишет историк Аллисон Хоббс, «никто никогда не спрашивал их, черные ли они; этот вопрос считался чем-то немыслимым»[666].

Вот так и Кэлвин, переходя с курса на курс в колледже, потом без особого труда перепрыгнул из списка лучших студентов на юридический факультет университета, и тем, кто его знал, казалось совершенно немыслимым, что этот успешный парень рос в столь странных и несчастливых условиях. Конечно же, никому не пришло бы в голову спрашивать его, ходил ли он в третий класс и учил в школе географию; подобные вопросы были бы не менее диковинными, чем само детство Кэлвина. Нет, Кэлвин был надежно защищен от таких вопросов, и даже если бы их задавали, он сумел бы к ним подготовиться. А вот чего Кэлвин боялся больше всего, так это того, что он чего-то не сможет предусмотреть. Поэтому он каждый день жил в страхе, что метеорит с криптонитом, одним-единственным малюсеньким осколком прошлого, вот-вот рухнет на землю и разрушит его настоящее. Что кто-то из его прошлого как-то и где-то непременно его настигнет.

* * *

В автобиографии Night of the Gun («Ночь пистолета»), в которой он много пишет о своей наркомании, выздоровлении и искуплении, колумнист New York Times Дэвид Карр заканчивает свою историю такими словами: «Сейчас я живу жизнью, которой не заслуживаю, но ведь все мы ходим по этой земле, чувствуя себя мошенниками. Фокус в том, чтобы быть благодарным и надеяться, что это не закончится слишком скоро»[667]. Именно так чувствовал себя и Кэлвин. Наверное, во всем колледже не было студента, который испытывал бы большую благодарность за то, что он сидит на лекции или занимается спортом в футболке юридического факультета; эта футболка была для него чем-то вроде всем заметной идентификационной карточки, доказывавшей его принадлежность к уважаемому студенческому сообществу. Непринужденный стиль одежды ничем не выдавал того, что повседневное существование этого парня ни в коем случае нельзя было назвать спокойным.