Сверхновая американская фантастика, 1994 № 4

Пока я крутил диск, Жанетт выглядывала из-за плеча. День его рождения не подошел. Мамин, папин и братцев с сестричками — тоже. Я подумал и, припомнив космические мотивы в комнатах для гостей, набрал 7.20.69[26]. Дверца, щелкнув, открылась, и я поблагодарил бога взломщиков за то, что вселенные наши разделились после высадки на Луну.

Внутри оказался толстый скоросшиватель, штабель золотых брусков и переплетенный в кожу томик «Принца и нищего». На книге лежала записка, написанная моею же собственной рукой, она гласила:

«Дорогой я,

Давай напишем (это слово было зачеркнуто) проживем следующий том.

Ты сам».

Жанетт присвистнула и проговорила:

— Ух ты, значит он не шутил?

— Не похоже, — отвечал я и вдруг понял, зачем ему понадобилась эта вечеринка; он решил махнуться с кем-нибудь. Только сперва хотел выбрать, с кем именно. Приз выпал на мою долю. Мне не очень нравился этот наглый тон: дескать, знаю, что возражать не будешь… Но, наверно, он просто привык брать все, что хочет. Я сделал в уме заметку — не попасться бы в такую же ловушку.

— Ну и как? Решил остаться?

Я взял один из золотых брусков и взвесил его на руке. На поверхности значилось «1000 граммов», но на вес он казался тяжелее. Я подумал о своей жизни дома, о том, что мне иногда хотелось что-нибудь изменить в ней. И вот идеальнейшая возможность.

— Не знаю, — сказал я. — Возможно. Посмотрим.

— Ну что же, между нами говоря, я не в претензии, — отвечала она.

— О?

— Твое второе эго по временам бывает полным ничтожеством.

Тут я даже слегка рассердился. В конце концов она критикует меня же самого. А потом я понял, что с моей стороны это глупо. Наша жизнь разделилась полтора десятилетия назад — достаточно давно, чтобы мы сделались совершенно разными людьми. Я сам по себе, он — тоже. Но явно в своем доме держится тираном.

Ну что ж, теперь на румпеле моя рука, хотя бы на время. Протянув ей золотой брусок, я проговорил:

— Значит, тебе не нравится одежда горничной. Бери. Сходи приоденься.

Следующие несколько дней мы с Жанетт провели как детишки, оставшиеся дома без родителей: исследовали те части дома, где она не бывала, брали из гаража машины, катались по городу, а по ночам наблюдали за звездами с крыши — из обсерватории.

Стоя позади нее, я как раз показывал ей летний Треугольник. Поглядев на небо в направлении моей вытянутой руки, она игриво спросила:

— А ты скажешь своей жене, с кем это ты здесь проводил время?

— Безусловно, — отвечал я. — Мы полностью откровенны друг с другом.

— Совсем-совсем?

— Абсолютно. Я могу сказать ей, что спал с тобой, и это ее ничуть не возмутит.

Она обернулась под моей указующей рукой. Нос ее очутился, наверное, в дюйме от моего, и она спросила:

— А ты действительно намереваешься рассказать ей это?

До сих пор я подтрунивал над нею, но, услышав серьезные нотки, отвечал в том же тоне:

— Не знаю. А надо ли?

— Ну, это зависит от тебя.

Остаток ночи мы разглядывали звезды уже в другом положении. Я ощущал легкое чувство вины; легкое — потому что супружество наше действительно не было строгим; вину же чувствовал лишь потому, что впервые пользовался подобной возможностью. Мне и не нужно было. Соня обнаруживала куда большую наклонность к приключениям и сама частенько приводила домой кого-нибудь третьего, чтобы я мог попробовать остренького.

Я подумал, кому лучше: ей со мною-миллиардером или мне с его служанкой. А потом подумал, что неплохо бы позвонить и выспросить, однако переговоры между измерениями обходятся едва ли не дороже, чем само перемещение…

И туг я обругал себя идиотом. Нашел о чем тревожиться. Или я не миллиардер?

Чтобы связаться, пришлось потратить известное время, необходимое для проверок, задуманных в основном для того, чтобы мальчишки не разорили родителей, обзванивая альтернативных подружек в разных мирах. Когда я сумел убедить телефонную компанию, что и в самом деле намерен оплатить разговор, меня соединили, и я услышал гудок своего домашнего аппарата.

Дзинь.

— Алло?

— Соня?

Пауза.

— Майкл?

— Он самый.

— О, привет. (Я услышал шорох.) Ты оттуда?

— Ага. — Я старался, чтобы, голос мой звучал уверенно, словно бы мне не привыкать к подобным звонкам.

Ее голос тоже казался вполне спокойным.

— Ну и как тебе там?

— Роскошествую, — признался я. — Захотелось проверить, что и тебе не худо.

Она рассмеялась, потом взвизгнула:

— Можешь считать, что так.

Невольно представилось, как я щекочу ее во время разговора, мне случалось так поступать. Я постарался забыть про ревность. В конце концов, у меня есть Жанетт.

Впрочем, не время было сообщать об этом Соне.

— Значит, у тебя все в порядке? — спросил я.

После еще более долгой паузы я услышал:

— Может быть, и лучше, чем просто в порядке.

— Что ты хочешь этим сказать?

— То, что он действительно очень добр ко мне.

— А я с тобой не добр?

В голосе ее проступило легкое раздражение:

— Конечно же, добр. Но… он не придирается ко мне, как ты.

— О чем ты? — спросил я. — Я тоже не пилю тебя… или я ошибаюсь?

— Майкл, когда ты последний раз говорил, что я не ставлю туфли на место?