Сверкнув, не погасло

Самолет приземлился в Челябинске рано утром, и я так и не увидел вершин Уральского хребта, над которым мы пролетали в темноте.

Время было осеннее, в аэропорту меня встретил сильный ветер, сила его, ровный напор, показалась мне особой, зауральской.

(Интересно, что первый человек, которого я увидел в городе, сойдя с автобуса, был фиолетовый, словно пил он не водку, а чернила, алкаш, который, трясясь от похмелья, подвывая даже, шастал по станции в надежде отыскать в каком-то углу спасительный глоток).

Челябинск — прямые широкие улицы, крепкие каменные дома без архитектурных затей, все тот же сильный ветер, про который на этот раз подумалось, что улицы здесь строились как раз в расчете на эту стихию: с нею лучше не спорить.

В центре же холодного города были сохранены бревенчатые старые дома, чьи окна украшали искусной резьбы наличники, эту теплую, на взгляд, группу окружали все те же безыскусные каменные здания.

Город произвел на меня впечатление могучего индустриального центра сталинской модели, где люди — всего лишь работники на заводах, винтики, да я их и не увидел почти в этот день, все были ввинчены в производства…

Челябинск был для меня, признаюсь, интересен тем, что где-то близ него находится городок Касли, известный всему миру чугунным художественным литьем. У себя дома, в художественном салоне, я купил как-то ажурную черную тарелку, и она особняком была у меня в комнате. Чтобы узнать о крае побольше и, может быть, увидеть чугунное литье, я первым делом отправился в Краеведческий музей.

Сопровождать по музею московского журналиста отрядили девушку экскурсовода: черный свитер тонкой шерсти, черная юбка, русоголовая, на мое удивление, немногословная… Настасья.

Девушка водила меня по залам, коротко представляя то один, то другой раздел: башкирцы — основное население края; здесь их старинный быт… Русские начали заселять Южный Урал в ХY111 веке, вот грамота, пожалованная царем… Горно-заводская промышленность была начата купцом Коробковым, а после — известными Демидовыми. Купец Расторгуев начал здесь художественное литье…

И тут я увидел то, что искал, — большущий шкаф, заселенный черными фигурками. Каслинский чугун!

Конечно, я возле него заторчал, пока не обшарил глазами все до единого предметы — статуэтки, тарелки, вазы, пепельницы. Девушка, заметив мой интерес к удивительному чугуну, сказала:

— Это только малая часть Каслей, остальное в наших запасниках, мы выносим оттуда всё только на выставки.

— А можно, — загорелся я, — и то посмотреть?

— Наверное… Я сейчас спрошу.

Она простучала каблучками по отзывчивому паркету, скрылась за высокой белой дверью.

Вот снова застучали тонкие каблучки: черный свитерок в обтяжку — еще одно литье — направлялся ко мне.

— Можно. Пойдемте вниз.

У меня был фотоаппарат, я проверил его. Все в порядке, пленка только-только начата.

В подвале, под низким потолком, мы подошли к стеллажам, издалека манившим изящными черными поделками. Вот где было чудо — труднейший для обработки, грубый и ломкий материал вылился здесь в такие формы, какие могла до него принимать только ковкая бронза…

— Наверно, вы знаете, что в 1900 году, — вставила очень нужные слова девушка, — в Каслях создали так называемый чугунный павильон, ажурную комнату — для Всемирной выставки в Париже. Полторы тысячи "кабинетных" вещей, и все из чугуна…

— Знаю, — ответил я, — но не грех и напомнить. Такого дива мир, должно быть, не видывал.

— Да, — подтвердила деушка, — Золотая медаль. Гран-при…

Я оглянулся. Неподалеку стоял большой стол.

— Знаете что, Настя, я хочу кое-что из этих вещей сфотографировать. Вы мне поможете?

Девушка кивнула.

— Подавать я буду сама. Так у нас полагается.

— Они тяжелые. Ну ладно. Вот эту первую. — Я показал на коня, схваченного чугуном в прекрасном движении: он резко, до взрыва земли под передними копытами, остановил свой бег.

Настя не без труда сняла с полки черного скакуна, я все же перехватил его и поставил на стол. Нацелился на него объктивом своей "зеркалки".

— Подождите, я добавлю света.

Она подошла к стене рядом со стеллажем, над столом засветилась яркая лампа.

Началась работа фотографа. Я искал точку съемки, смотрел на очередную фигурку слева и справа, крутил ее так и этак, отходил, подходил, приседал, раскорячивался…

Над круторогим козлом на утесе я корпел особенно долго. Настя — черный, напоминаю, свитер и черная юбка — прислонилась спиной к стеллажу, сложила руки на груди….

Я замер в трудной позе, найдя единственную точку съемки (фехтовальщик в выпаде), готовился уже нажать на спуск… и неожиданно поднял глаза на девушку.

И поймал ее взгляд, направленный на меня, и мгновенно прочитал его — так неприкрыто было в нем минутное, может быть, чувство:

"Что ты нашел, парень, в этом холодном и твердом чугуне? — прочитал я. — Он тяжелый, пыльный, хотя, может быть, и красивый… посмотри лучше на меня, — я в четырех метрах от тебя, теплая, живая, и уж не хуже этих фигурок — да глянь же на меня! И отбрось к черту свой аппарат.."