Сверкнув, не погасло

Режиссер остановился.

— Что — соль?

— Ведь ее нужно убрать.

Остановился, услышав эти слова, и оператор, его помощник опустил штатив и оперся на него. Все трое недоуменно смотрели на консультанта. "Зачем? — было в их взглядах. — За-чем?!". Нет, не трое с недоумением смотрели на женщину — четверо: я тоже пока что не понимал ситуации. Минута, другая уходит на обмысливание слов консультанта… Вот ветер вверху свистнул особенно резко.

— Холодно, Лидия Петровна, — сказал режиссер. — Мы пошли.

Группа повернулась было уйти, но все-таки обернулась. Женщина, не говоря больше ни слова, стянула с шеи красивый платок, встала на колени перед только что отснятым подснежником, платок расстелила и стала собирать в него соль, окружавшую цветок. Киношники наблюдали за этой сценой молча, как за непонятным явлением, явлением, граничившим, по их мнению, с ненормальностью.

Лидия Петровна собрала соль до крупинки, встала. Отряхнула руки от приставшей к пальцам земли. Группа, на некоторое время замолчавшая, двинулась по снова неинтересному и в самом деле холодному лесу к дороге.

На мокрой, с лужами грунтовой дороге женщина высыпала соль в одну из луж, платок сунула в карман пальто. Скоро завиднелась наша машина.

Вот и весь обещанный мной сюжет, он невелик, он весь в вопросе Лидии Петровны Николаевой, кандидата биологических наук, консультанта фильма о редких и исчезающих видах растений Молдавии:

— А соль?

Сколько лет прошло с этого эпизода, я много раз бывал в лесу и в лесах, но ни в одном из них я не оставил после себя НИ ОДНОГО СЛЕДА — ни окурка, ни угольков костра, ни надломленной ветки, ни пустой консервной банки, ни даже уроненной случайно бумажки.

Сам себе учитель

С разным настроением входишь в лес. То одно привезешь с собой, то другое.

Идешь по лесу, когда у тебя неважнецкое, и ничего вокруг не видишь. Не понимаешь и не чувствуешь. И сучки тогда под ногу попадаются, а от иного чуть носом в землю не летишь. Паутина к лицу липнет, ветки по глазам бьют. Мухота всякая возле головы кружит…

Подумаешь, что это лес тебя, такого, не принимает.

Может, и так.

Но в лес-то ты ради чего пришел? То-то. И тогда. вздохнув (выдохнув хорошенько), шаг замедляешь, ступаешь осторожно, смотришь по сторонам. И начинаешь видеть. Будто прозреваешь…

Как-то раз, леса не видя, споткнувшись раз и два (наверно, казалось, что все еще иду по асфальту), я со зла пнул небольшой пенечек, который глазу показался трухлявым, мягким. И действительно, пенечек под ударом ноги легко повалился и треснул, и развалился, и я прошел бы мимо, да все-таки оглянулся.

Древесина внутри пенька была уже мягкая, как губка, и всю ее населяли муравьи, которые понаделали в ней ходов и ниш, а в нишах лежали муравьиные яйца. И сейчас в повалившмся их многоэтажном и многоквартирном доме царила беда.

Да, пенек оказался домом со стенами и крышей, густо населенным. Полным муравьиного народу, а я, я стал для них стихийным, должно быть, бедствием.

Дальше-то я по лесу шел уже иначе — не торопясь, под ногами все замечая и под ветки подныривая, и уж, конечно, ничего не пиная, и на лес смотря другими глазами.

Потому что каждый пенек здесь — Теремок, а ты можешь оказаться для него тем Медведем, который ненароком сел на Теремок и раздавил его.

Медведем можешь оказаться или того хуже — тем Великаном, который. поддавшись минутной злости, взял да и развалил чей-то Дом.

Два спутника

Я был в командировке и гонялся за одним важным человеком по району. В этом селе его не застал, мне сказали, что он в соседнем, недалеко, до него 5 километров. Машины не нашлось, я решил эти 5 км пройти пешком, тем более, что пешая дорога тянулась по кромке леса рядом с шоссе. Если устану, можно голоснуть попутной машине.

Лес всегда для меня радость. Лес, лесная сень, ароматы листвы и трав, чье-то копошение в траве, жук-олень на пеньке грозит рогами, птичий посвист, а вон и красная шляпка сыроежки… На этот раз мне не повезло. Шел знойный август, лес иссох, в лесу было душно — и ничьего движения в нем, ничьего голоса. Да и какие сыроежки в сушь!

Ничем, ничем лес не отвечал моему благорасположению к нему, как я ни искал в нем хоть какого-то отклика.

С трудом я прошагал где-то около километра, и затоптался на месте. Идти и дальше в отсутствии всего живого было просто невмоготу. Лучше я выйду на шоссе и попробую поймать машину. Я раздвинул густые кусты на границе леса и вышел под солнце. И увидел, что как раз напротив уютнейше расположился лесной ресторанчик, в Молдавии это благо было распространено повсместно по знаку какого-то партийного босса, побывавшего за границей. Ресторанчик и построен был красиво, и к распахнутой резной двери с медной ручкой вело крыльцо с перилами. В проеме двери была висячая разноцветная ширма, а за ней, в полутьме, должно быть, ждет путника благословенная прохлада.