Свержение ига

Речной мыс у Кутекромы стал быстро заполняться врагом, который из-за недосягаемости крепостных пушек находился здесь в сравнительной безопасности. Стрелы и камни защитников не наносили им существенного вреда. Прикрываясь привезёнными с собою деревянными щитами, ливонцы приблизились к подножию и начали подсекать стены, надеясь вызвать их обвал. Защитники лили на них огненную смолу, пытались зацеплять крюками, прикреплёнными к длинным шестам, и вытаскивать наверх, однако плотный пушечный огонь и стрельба арбалетчиков не позволяли им высовываться из-за стен. Подоспели приступные лестницы, по ним начали карабкаться первые смельчаки, к мысу прорывались всё новые лодки, пополняя ряды ливонцев.

К середине дня весь мыс у подножия Кутекромы заполнился ливонцами, а они всё прибывали, и путь теперь у них был только один — на крепостные стены. Близился час решительного штурма. Обе стороны притихли, как борцы, делающие вдох перед последним броском. И тут грянул залп с правого берега Псковы, где в прибрежных зарослях притаился гуляй-город. Пскова — речка невеликая, а пушкари стреляли почти в упор своим излюбленным приёмом «через пушку», отчего залпы следовали один за другим и вскоре слились в сплошной грохот. Каменный дроб, литые пули, ядра — всё, до чего дошла к тому времени пушечная хитрость, понеслось на небольшой участок земли, забитый готовящимися к приступу ливонцами. Они в страхе заметались, опрокидывая друг друга и топча упавших. А в это время из глубины Псковы показались учаны[60] с псковскими дружинниками. На первом стоял сам князь-наместник, закованный в немецкую броню. Учаны пронеслись мимо ополоумевших от страха ливонцев, осыпая их роем стрел. Выйдя в реку Великую, они обогнули мыс и направились к берегу, где стояли лодки и плоты, доставившие приступные силы. Ливонцы при виде приближающегося врага немного приободрились, готовясь к рукопашной сече, ибо предпочитали пасть от доброго меча, чем от свистящего камня. Но псковичи их надежд не оправдали, они стали цеплять с помощью железных крючьев лодки и утащили их от берега, лишив ливонцев последней возможности спастись. И тогда те замахали своими белыми плащами, вздымая их на ратовищах копий. Псковичам этот знак был неизвестен, сами они белых одежд не носили, а немцы тоже не привыкли просить пощады. Откуда им было знать, что утвердившийся со временем ритуал — поднимать при военном поражении белый флаг — получит своё начало от плащей надменных тевтонцев, расстреливаемых под стенами Крома?

Штурм окончился огромным уроном для нападающих. Псковские храмы загудели радостным перезвоном. Люди обнимали и целовали друг друга, всё случилось так быстро, что заставляло поневоле верить в чудо. Однако под стенами легла лишь малая толика того, что пришло с магистром, псковичи понимали, что борьба не окончена, и начали готовиться к новому приступу. В тщетном ожидании прошло два дня, а на рассвете третьего Шуйского удивили известием: ливонцы отходят! Не поверил князь, сам поспешил на стены и стал всматриваться в туманную даль — ливонское войско тонкими струйками стекало с Завелицкого поля. Князь послал для встречи за подзорной трубой и с важным видом водил ею из стороны в сторону. «Побежали, стервецы», — наконец вынес он свой приговор, и все вокруг радостно загомонили.

Радость, как и горе, не приходит в одиночку. На следующий день, 3 сентября, в город прибыли Андрей Большой и Борис Волоцкий. Призыв псковичей показался им достойным выходом из тупика, в котором они оказались. Андрей с удовольствием оглядывал добротные дома и грозные укрепления — первые говорили о богатстве, вторые — о силе города. Борис оглядывался на статных псковитянок, он был наслышан об их строгости и затаённо ухмылялся. Судя по всему, предстояла безбедная и весёлая жизнь. Горожане встречали великих князей с большим почётом, надеясь, что теперь ливонцы поплатятся за разбой собственным разорением. Осторожничал лишь один Шуйский, не знавший, как отнестись к затее псковичей. Наконец он вспомнил о великокняжеском посланце и решил через него известить государя о переговорах с братьями. Вместе с Матвеем спешно отправились и московские пушкари. Князь не шибко печалился о разлуке, уж больно своевольным оказался этот народ, легко иначивший привычные устои. К тому же взамен Шуйский надеялся получить государево указание о дальнейших действиях, а это для него было много важнее прочего.