Свержение ига

Орда повернула назад и страшным ураганом прошла по верховским землям. Летописи хранят сведения о разорении двенадцати городов и примыкающих к ним волостей. Пощады не делалось никому. Награбив всё, что представляло хоть какую-нибудь ценность, ордынцы забирали в полон и поджигали город. В огне гибло то, что нельзя было унести или не годилось для полона. К небесам неслись страшные проклятия, гибнущие молили не о милосердии, но только о ниспослании суровой кары насильникам. И небеса не оставались безучастными.

В это же время за сотни вёрст от несчастной верховской земли начало бушевать пламя в столице Большой Орды. Нурдавлет, прибывший во главе судовой рати, тоже не давал пощады никому. Его воины бегали по ханскому дворцу и богатым домам сановников, насильничали, туго набивали походные мешки, оставляли за собой смерть и разрушение. Вопли и стенания, казалось, услаждали слух Нурдавлета, превратившегося после смерти сына в жалкого старца. Пожары оживляли его потухший взор, льющаяся кровь наливала румянцем мертвенное лицо. Сцибор пытался унять мстительную злобу своего приятеля, указывая на то, что уничтожение беззащитных не делает чести настоящему рыцарю. У Нурдавлета на этот счёт были свои мысли:

   — Ты видел, как брошенный с горы камень несётся в пропасть, увлекая за собой другие? Ахмат первым бросил камень, пусть же теперь под обвалом гибнет весь его юрт. Между тем неожиданные действия Ахмата озадачили как Москву, так и Литву. Великий князь, видя, что Орда рассыпалась по литовской земле, хотел знать, насколько изменились теперь намерения хана. Лучше всего выяснить это могло бы боярское посольство, о котором говорил ему две недели назад Григорий Мамон. Иван Васильевич дал соответствующие указания, но сам с послом Иваном Товарковым встречаться не захотел — показывать, что посол идёт от него, не стоило.

А литовские князья, земли которых подверглись разорению, вовсе растерялись: покорность не останавливала грабителей, но на войну с ними недоставало сил. Пришлось обратиться к Лукомскому, который считался здесь представителем короля. Правда, высокое представительство не являлось надёжным щитом в переговорах с ордынцами, случай с Жулкевским ярко показал это, но и бездействовать было нельзя. Лукомский решил встретиться с царевичем Муртазой, который после разорения Воротынска, Серенска и Мещовска двигался в сторону Опакова.

Муртаза хотел уклониться от встречи — что может сказать нового очередной литовский князь? Верно, будет взывать к милосердию и молить о пощаде. Тщетно! Царевич готовил себя к престолу, а хан, как говаривал отец, должен быть, подобно камню, лишён человеческих жил. На счастье, у советников, окружавших царевича, жил оказалось предостаточно, и Лукомский знал, какие из них самые чувствительные. Знал он и как нужно разговаривать с царевичем, поэтому сразу же начал соблазнять его возможностью лёгкой победы над русскими, имеющими под Опаковом малочисленное войско.

   — Ты первым ступишь на московскую землю, сделав то, что оказалось не под силу другим, а первые навсегда остаются в памяти народа. Ты первым приведёшь свой тумен в Москву, а о первых слагают песни. Ты по праву первого возьмёшь главную военную добычу, а от большого богатства идёт великая слава.

И Муртаза не устоял, он известил отца о своём намерении и, не дожидаясь его ответа, поспешил на опаковский берег Угры. Ахмат обрадовался решительности сына. Действительно, если тому повезёт, он сразу же окажется в тылу у русских, и вся их порубежная оборона рассыплется, как песок. Он вызвал Темира и приказал разослать распоряжения о возвращении Орды на исходное положение.

   — А московского посла гони прочь! Коли хотят разговаривать, пусть сам Иван ко мне приходит, да поторопится. Когда сам приду, разговора не будет.

Пришедшие под Опаков московские пушкари нашли там томящуюся от безделья малочисленную сторожевую заставу. Главные силы Холмский сместил к востоку, как только обнаружился уход польских рыцарей. Пушки наскоро установили напротив брода, огораживать или окапывать их не имело смысла, ибо Угра, по всем приметам, должна была скоро стать. Первая же пробная пристрелка вызвала недоумение: ядра и дробь до воды не долетели. Пушки стреляли будто через силу, сначала шипели разозлёнными гусынями, а потом нехотя выплёвывали заряд, окутываясь густым чёрным дымом. Причиной всему оказалось негодное зелье, оно даже своим более тёмным видом отличалось от обычного. Семён с досадой заглядывал во вскрытые бочонки и почти в каждом обнаруживал черноту. Призванный Куприян молчал и прятал глаза.

   — Да что с ним говорить? Переложил под пьяную руку угля, вот и вышла огреха, — предположил кто-то.

   — За таку огреху в мешок да в реку!

   — Да ить кабы делу помогло, а так что, авось обойдётся...

Семён, однако, надежды не разделил и решил придвинуть пушки к самой воде, рассчитывая на то, что вблизи и плевок уязвит. А для защиты пушкарай от неприятельских стрел приказал сколачивать деревянные щиты.