Свет

Держась настороже, я ждала у входа в дом и смотрела, как она спускается с повозки.

– Хватит таращиться, девочка. Подойди. Научу тебя распрягать Сэла, кормить его, поить и расчесывать. Завтра, когда отправлюсь доставлять провизию, ты научишься его запрягать. – Она посмотрела на меня, одна бровь была приподнята. – А еще научишься ездить верхом.

Но я таращилась во все глаза на эту странную женщину.

Уже позже я научилась распрягать Сэла. Расчесывать его. Кормить и поить.

Когда я закончила, Милли напоила меня свежей прохладной водой из колодца, отдававшей на вкус землей. Я бы пила ее без передышки, если бы Милли снова не ударила меня клюкой и не сказала, что с меня довольно, потому как она не хотела, чтобы меня вырвало прямо у нее во дворе.

Потом я помогла ей разделать кролика, который сушился у нее над камином, и ела его, истекая слюнями. Она посмотрела на меня с прищуром и сказала:

– Хм, да ты же вся блестишь.

И на этом все. Кажется, ей было все равно на мою золотую кожу. Эта женщина выглядела так, будто к своим годам повидала очень многое, и теперь ее ничем нельзя было удивить.

Накормив меня досыта, она отодвинула занавеску, висящую в дверном проеме, и показала комнату с небольшой соломенной кроватью и маленьким квадратным окошком, велев отдохнуть.

Той ночью я вообще не спала, потому что опасалась и тревожилась за свою жизнь. А еще задавалась вопросом, как она поступит, потому что, судя по моему опыту, люди не помогают и не раздают еду просто так.

Но не Милли.

Милли так и поступила.

Потому я осталась у нее на ту ночь, и на следующую, и еще на одну, пока не стала спать крепким сном, а моя настороженность не обернулась благодарностью.

Несмотря на ее преклонный возраст и слепоту на один глаз, я быстро поняла, что за Милли трудно угнаться. Она работала с рассвета до заката, а иногда и дольше, если нужно было сделать доставку или сходить на рынок.

Задний двор у нее был засажен пустынными дикими цветами и уставлен деревянными поддонами, на которых стояли ульи. Она научила меня собирать пчелиные соты, готовить желе из опунций, шить одежду, ставить силки на мелкую дичь, разводить костер и ездить на Сэле.

Со временем моя благодарность превратилась в теплые чувства. Милли была крепкой, как кремень, и острой на язык, но еще была доброй. Она научила меня быть самодостаточной, дала мне крышу над головой, еду и воду, а я взамен старалась помогать ей, чем могла.

Какое-то время все было замечательно. Мы жили вместе в этом небольшом глиняном домике, и я была сыта. Милли – первая, кого я полюбила в Орее. Она походила на бабушку, которой у меня никогда не было. Проворная, опытная и внимательная, когда дело требовало верного решения.

Но была в ней и нежность. Например, в то первое утро, когда она посмотрела на темные круги у меня под глазами и сказала, что у нас будет день отдыха. В том, как она узловатыми негнущимися пальцами расчесывала мои мокрые и безнадежно спутанные волосы. В том, как она заметила, что я вздрогнула, и спросила, что случилось с моей спиной.

Она нашла меня спящей на улице и отвела к себе домой. Увидела мою золотую кожу и просто отмахнулась от этого. А потом, обрабатывая мою больную шелушащуюся спину, она увидела ленты на ней – и даже глазом не моргнула.

– Из тебя растут ленты, – просто сказала она. Совсем безразлично, без тени эмоции в голосе.

Я запаниковала.

А она была прагматична.

– Лучше их не выдергивать. Думаю, они и должны там расти.

Как всегда деятельная, она каждый вечер обрабатывала воспаленную кожу и велела оставить их в покое, сказав, что не стоит забивать этим голову. Потому что у людей по всему телу растут волосы, так что и в лентах нет ничего странного. Сказала, что у нее самой волосы на подбородке длиннее, чем ленты у меня на спине, хотя это недолго было правдой.

Именно ее невозмутимое отношение удержало меня от срыва. Именно ее тихая забота, с которой она каждую ночь ухаживала за лентами, вызвала у меня слезы на глазах.

Поэтому я продолжала помогать ей по саду, скрести кирпичи в колодце, заботиться о Сэле, чинить, стирать или готовить. И я была сыта, а еще в безопасности. Мне казалось, что, живя с Милли здесь, на окраинах деревушки посреди пустыни, я наконец-то обрела безопасность.

Пока однажды ночью все не изменилось.

Я как обычно уснула. Свернувшись калачиком на боку, смотрела на тонкую ткань в дверном проеме, колышущуюся от ветерка, что проник через открытое окно. В комнате струился лунный свет того же мягкого молочного цвета, что и глаз Милли, и я слушала ее скрипучее пение, пока она занималась шитьем.

Ее голос напоминал мне о матери.

Всего спустя несколько часов, когда едва забрезжил рассвет, я резко проснулась. Наверное, меня разбудил звук хлопнувшей двери, а, может, просто какое-то волнение в воздухе. Я вздрогнула и села на кровати, чувствуя, как бешено колотится сердце, а потом и разум опознал опасность, о которой предупреждало тело.