Свет Азии

Стоя между колен его, улыбался Рагула, смотря удивленно датскими глазами на его величественное лицо, а у ног его сидела кроткая Ясодхара. Скорбь сердца ее миновала в предвидении той высшей любви, которая зиждется не на изменчивых чувствах, — той жизни, которая не знает старости, и той благословенной кончины, которая будет смертью самой смерти и которая ознаменует победу и ее и его. Она положила руку на его руки, накинула край его желтой одежды поверх своей серебристой шали и таким образом стала во всем свете самою близкою к тому, чье слово было ожидаемо тремя мирами. Я не могу передать и малой части чудной речи, произнесенной Буддою; я — один из позднейших писателей, я люблю учителя и его любовь к людям, я передаю эту легенду, зная, что он быль мудр, но я не обладаю такою мудростью, которая давала бы мне возможность переходить границы, положенные в писании. Время стерло его письмена и их древний смысл, — смысл, бывший некогда новым, могучим, сильным двигателем.

И знаю лишь небольшую часть обширной речи, произнесенной Буддою в этот тихий индийский вечер. Я знаю также, ибо это значится в писании, что у него было невидимых слушателей на десятки, сотни тысяч более, чем видимых: все дэвы, все; души усопших собрались толпой, и небо наполнилось ими до седьмой сферы, и темный ад открыл свои двери; дневной свет медлил покинуть рдеющие вершины гор; казалось, будто ночь внимала ему, притаясь в долинах, а день — на горных вершинах.

В писании повествуется, что между ними стоял вечер, подобный некоей небесно-прекрасной деве, любвеобильной и восторженной; кудрявые облака казались ее кудрями: рассеянные по небу звезды — жемчужинами и алмазами ее венца; луна — сияющим самоцветным камнем на ее лбу, а сгущающаяся темнота — развевающимися складками ее одежды. Сдержанное дыхание этой чаровницы проносилось благовонными вздохами по лугам, в то время как господь наш поучал всякого, кто внимал словам его, будь то чужеземец, раб, сын высокой или низкой касты, отпрыск арийского корня или Млеч или обитатель лесов, — всякий слышал свой родной язык. Более того, писание утверждает, что не только народ, толпившийся на берегу, но и птицы, звери, пресмыкающиеся — большие и малые, — все чувствовали всеобъемлющую любовь Будды, все восприняли обет милосердия, заключавшийся в его речи. Таким образом, все жизни, воплощенные в телах обезьяны, тигра, оленя, медведя, шакала, волка, коршуна, голубя, павлина, лягушки, змеи, ящерицы, летучей мыши, даже рыбы, играющей в ручье, вступили в союз любви с человеком, менее чистым душою, чем все они, и с немою радостью внимали вести о том, что оковы их, наконец, распались. А Будда в это время, в присутствие царя говорит так: