Свет далекой звезды

— Ну, следовательно, вы знаете больше, чем я могу вам рассказать, — сказал Лукашев, подошел к столу и начал перебирать на нем какие-то бумаги. Он аккуратно отодвинул их в сторону, положил в пластмассовый стаканчик карандаши, ручку. — Между прочим, ее усиленно отговаривали, — все еще не глядя на Завьялова, произнес Лукашев. — Женщин на этой работе почти нет. Она требует больших специальных знаний. И мужества… Ольге Алексеевне предлагали пойти в лабораторию. Но она сказала, что хочет быть у двигателей, что ее сердце рядом с работающим двигателем бьется спокойнее. Вы, наверно, слышали: медики изобрели особый аппарат, он работает четко и ритмично. Его каким-то образом подключают к усталому человеческому сердцу, и оно начинает биться нормально, в унисон с ритмом этого аппарата. Может быть, Ольга Алексеевна именно это имела в виду…

— Я знаю все это, — прервал его Завьялов. — Я знаю о ней в сто, в тысячу раз больше, чем вы!..

— В таком случае, — Лукашев впервые за этот разговор посмотрел Завьялову в глаза, — вы должны узнать и конец. Вы летчик, Завьялов, и вам известно, что некоторые материалы и в жидком и в твердом состоянии обладают свойством гореть и взрываться…

Прошли секунды. И вдруг Завьялов выпрямился и откинулся назад. Так было с ним, когда в первый раз в его жизни зенитный снаряд разорвался в десятке метров от самолета и яркая вспышка на миг ослепила его. Самолет сильно тряхнуло, и какую-то долю секунды Завьялов не воспринимал ничего, кроме яркого света в глазах и грохота в ушах. Он, тогда еще совсем молодой летчик, инстинктивно шарахнулся в сторону от разрыва, отвернув ручку управления влево. Вернее, ему это показалось, потому что человеку в узкой кабине истребителя отшатнуться некуда. Это был его первый боевой вылет, он возвращался с задания, ведомый командиром звена, летел в ясном, безоблачном небе. Ни одного вражеского самолета не было в поле видимости, небо не грозило, казалось, никакой опасностью. Но мгновенно все изменилось: они нарвались на хорошо замаскированные зенитки.

И теперь, как и тогда, сплошной красный цвет залил все перед глазами Завьялова. Потом тот красный туман стал рассеиваться, и стены, стол, кресла начали приобретать свои реальные очертания. Завьялов увидел, что Лукашев стоит рядом и поддерживает его за локоть.

— Не надо, — сказал Завьялов, и голос его прозвучал резко, даже грубо.

«Нет, — сказал он себе, — нет, здесь что-то не то».

Он произнес эту фразу мысленно, но вместе с тем, кажется, и вслух. И очень спокойно, так спокойно, как будто не случилось ничего чудовищного, а так — какое-то недоразумение, мелкая неполадка. Что он сказал, этот человек? Зачем? Ах, да, он же ровно ничего не знает! Он куда-то звонил, с кем-то связался, этот молодой человек, почему-то держащий его под руку… А он, Завьялов, только что сам был на том месте, где недавно стояла Оля. Сейчас он все объяснит. Сейчас, как только перестанет качаться эта комната, как только успокоятся стрелки приборов, как только выровняется самолет… сейчас все придет в норму, все станет на свои места. И тогда он спросит…

«Нет, ничего не надо спрашивать, — сказал себе Завьялов, — я не буду ничего спрашивать. Я сейчас уйду из этой комнаты. А потом снова войду. Мне это только кажется, что я стою здесь. Это неправда. Сейчас все пройдет. Он что-то путает, этот Лукашев. Больше ни о чем не надо его спрашивать. А то он что-нибудь еще напутает. И тогда уж ничего не поправишь. Не надо. Не надо. Я сейчас уйду. Я сам поеду к ней. Я все узнаю».

Завьялов сделал шаг в сторону и спросил:

— Когда?

— Недавно. Всего два месяца назад, меня еще не было в этом городе, — сказал Лукашев. — Проводились очень сложные, ответственные испытания. Товарищи утверждают, что, располагая топливом, над созданием которого работала Ольга Алексеевна, можно подняться на сотни километров. — Он добавил: — Взрыв произошел неожиданно. Такие взрывы всегда происходят неожиданно…

Наступило молчание.

—- Но… как же так? — спросил Завьялов. — Значит, когда я видел ее на странице журнала, она уже… ее уже не было в живых? И когда Соколов… Осокин… и сейчас, вот только сейчас этот Гладышев… А ее уже не было в живых?

«Нет, нет, нет! — мысленно прикрикнул он на себя. — Ты опять спрашиваешь, опять начал спрашивать, хотя и знаешь, что еще один вопрос, и ты убьешь ее. Убьешь навсегда. Молчи, уходи, беги отсюда туда, на поляну, где, может быть, еще тлеют угли костра!..»

— Это случилось двенадцатого мая, Владимир Андреевич, — тихо, но решительно сказал Лукашев. — Она погибла при исполнении служебных обязанностей. Ее похоронили там, где хоронят этих героических людей, чьих имен мы до поры не знаем… Вам звонили от моего имени в гостиницу?

— Да, — беззвучно ответил Завьялов.

— В то время мне уже все рассказали. Но я не мог говорить об этом по телефону. Это было бы слишком жестоко. Я просил вас приехать на берег Таежного… Вы были там?

— Да.