Свет – это мы

Я знаю, что мы иногда упоминали его на наших встречах, но по большей части мы обсуждали мою мать, верно? Вы – я прекрасно помню этот момент, поскольку он имел огромное влияние – познакомили меня с понятием «голод по отцу», которое немедленно отозвалось во мне, возможно потому, что я всегда ощущал в себе невероятный голод по отцу. Вы однажды упомянули о возможности искупить отца через собственное исцеление, прервать круговорот боли, передающейся из поколения в поколение. Я долго и напряженно думал об этом.

Я рассказал Вам, что именно поэтому мы с Дарси решили не заводить детей и я сделал операцию, чтобы даже случайно не передать по наследству то худшее, что досталось нам самим.

Вы тогда грустно покачали головой и возразили, что все мужчины в моей родословной – до самого первого человека на земле – до сих пор присутствуют внутри меня, пытаясь высвободиться из-под постоянно растущего груза родительских грехов. И что когда мне удается исцелить какую-то часть себя, я таким образом исцеляю всех отцов и праотцов, живущих внутри личности Лукаса Гудгейма. Что когда я люблю, они получают возможность снова любить. Когда я устанавливаю здоровые отношения со своим сыном, мои предшественники чувствуют радость исцеления. И что когда в конце концов я научусь принимать себя и начну жить жизнью, свободной от стыда, бремя их стыда тоже будет снято, и с этого момента они, мои освобожденные предки, станут внутри меня могучей армией, готовой поделиться со мной силой и мудростью, завоеванной тяжелым трудом тысячи поколений.

Ваша речь меня сперва огорчила, поскольку я решил, что Вы объясняете мне, как я упустил возможность подарить своим предшественникам радость рождения сына и его инициации во взрослую жизнь, но потом Вы сказали, что именно освобождением своих предшественников я и занимаюсь всякий раз, когда в мой школьный кабинет заходит очередной подросток. Вы сказали, что помощь направлена от меня к мальчикам, но в то же время и на меня самого, а стало быть, и на всех мужчин, стоящих передо мной в семейных хрониках – впечатанных в мои гены. Я был их спасителем. Их надеждой на обретение целостности.

Все это я держал в голове во время работы с учениками старшей школы города Мажестик. Я очень серьезно к ней относился. Моя работа являлась для меня священной миссией. Но теперь я вижу, что не понимал полностью Ваших слов до тех пор, пока Эли не разбил свою оранжевую палатку у меня во дворе.

Родители Дарс были старше моих, и потому вели себя более уверенно и спокойно во временя нашего детства. Они оба умерли, когда нам с Дарс было по двадцать с небольшим лет. Ее мать, заядлая курильщица, ушла первой. Обширный инсульт. Отец быстро последовал за ней, от инфаркта, который, по словам Дарси, явился в буквальном смысле разбитым сердцем. Мысль о том, что мой тесть так любил свою жену, что не смог жить без нее, была в каком-то смысле утешением и помогла Дарси завершить траур раньше, чем если бы она обратилась к обдумыванию грубой реальности, в которой ее отец был большим любителем жирного мяса и мороженого, что и привело к закупорке его кровеносных сосудов. Мне кажется, я тут пытаюсь… Даже не знаю. Та часть меня, которую я всегда ощущал поврежденной, сломанной – так вот, я думаю, что внутри Дарси такой части не было.

У меня есть одна история, которую я ни разу не упомянул на наших психоаналитических встречах. Я теперь и сам не понимаю почему. Может быть, просто не пришлось к слову, или может быть, что я только теперь позволил себе ее вспомнить – теперь, когда я столько времени провожу вместе с Эли, – но если Вы не возражаете, я хотел бы теперь ею с Вами поделиться.

Она случилась на первом курсе. Я много раз говорил Вам, что я был тогда неуклюжим и даже странноватым молодым человеком. Как следствие, я не обзавелся в университете друзьями. Мои соседи по общежитию радостно и открыто позволили увлечь себя той волне, которая несла нас всех в будущее. Меня же, напротив, охватила тоска по прошлому и желание в него как-нибудь вернуться. Возможно, я считал, что не получил от детства всего, что мне было положено.

Помню, как я вышел на улицу из дома, где провел свое детство, в то утро, когда родители собирались отвезти меня в университет. Все вещи были уже в машине. Мама накладывала макияж. Отец, скорее всего, одевался. Я же нарезал круги вокруг дома. Обошел его раз, другой, десяток, еще десяток. Может быть, даже сотни раз. Я не понимал, что мной тогда владело, пока не осознал многими годами позже, что двигался против часовой стрелки. Теперь я думаю, что пытался буквально повернуть время вспять, раскрутить воображаемые стрелки в обратную сторону, купить таким образом возможность все же добыть то, чего мне недодали в годы моего взросления, – все то, что в годы своей взрослости я пытался дать чужим мне детям.